– Прости, что? – Уилл дотронулся до его руки, едва не одёрнув ее: до того кожа Алана была горячей.

Но Уильям не имел ни малейшего представления, как помочь.

– Мне очень плохо, Уилл. И я сейчас не пытаюсь давить на жалость. Ты наверняка думаешь, что я только прикрываюсь тем, что меня пригласили сюда по работе, но это действительно так. Мы с… Эйлин приехали, потому что театр хотел увидеть меня на сцене. Но, – Алан тяжело выдохнул и, сжав пальцами переносицу, потёр ее. – Вселенная не терпит вмешательства. Тем более временного. – Он повернул к нему голову, но его глаза все еще смотрели вбок, передвинувшись в глазницах только через несколько секунд, отчего по позвоночнику Уилла пробежали ледяные мурашки, а волоски на шее зашевелились. – Видишь, в каком я состоянии? Я не могу сейчас оставаться один. Я даже не всегда могу контролировать свои глаза. Еще напугаю кого-нибудь. Или распылю. К тому же, когда она в городе.

– Что?

– Она, Уилл, – с раздражением ответил Алан. – Она в городе, я знаю, кто она, и она очень часто оказывается рядом. А это… может плохо на меня влиять. Особенно сейчас.

Он криво усмехнулся и, громко кашлянув, повалился на бок, с жалобным видом протянув Уиллу пустую коробку. Алан Маккензи был невыносим, но даже он заслуживал того, чтобы кто-то принёс ему таблетку жаропонижающего и стакан холодной воды – вот у кого точно не будет проблем в старости от недостатка внимания.

Бросив быстрый взгляд на часы, Уилл вручил Алану пачку таблеток и со звоном опустил стакан на журнальный столик.

– Вот видишь, как бывает полезно разговаривать ртом, правда?

***

В итоге из дома Уильям вышел только в одиннадцать, провозившись несколько часов с лихорадочно бредящим Аланом. Тот напрочь отказывался мерить температуру и тем более пить лекарство, заявляя, что ему это не поможет, и все же удалось скормить почти всю пачку Алану – по подсчётам Уилла этого должно было хватить, чтобы хоть немного сбить температуру. Оставлять горящего Алана дома оказалось боязно, словно это был маленький ребёнок, который в беспамятстве пойдёт и воткнёт столовую серебряную вилку в розетку. Успокаивало только то, что даже это причинит больший вред дому, чем самому Алану Маккензи.

Часы показывали без пяти минут час, когда автобус высадил Уилла на другом конце города перед серо-коричневым офисным центром. Подняться на третий этаж пешком заняло у Уильяма еще две минуты, и он повалился на узкий кожаный диванчик около дверей кабинета, из-за которых доносились голоса. Вслушиваться Уилл не стал, отучая себя от вредной привычки везде и всегда совать свой нос в чужие дела – он уже заработал из-за этого в своё время проблем, – и позволил себе расслабиться на несколько минут. По счастью, предыдущий пациент задержался, обеспечивая колотящемуся сердцу Уилла лишние пять минут спокойствия. Когда же двери открылись, из-за них появилась удивлённая огненно-рыжая макушка доктора.

– Мистер Белл, вы уже пришли! – женщина открыла шире дверь, пропуская мимо себя невысокую клиентку лет сорока. – Проходите. До следующей недели, миссис Морриган!

Кабинет пах ванилью, бергамотом и табаком. Доктор Калверт была миловидной женщиной, и в первую их встречу Уильям дал ей чуть больше тридцати лет, чтобы буквально через два сеанса узнать, что ей далеко за сорок. Впрочем, не Уиллу было судить о возрасте по внешности. Кабинет пах уютом и доверием, которого Уильям всё еще не научился испытывать к людям – последний его порыв закончился тем, что его бросили в одиночестве посреди Парижа без цента в кармане, и это всё еще временами напоминало о себе дёргающимся при звуках французской речи глазом.

– Итак, – доктор Калверт опустилась в кресло рядом с низенькой кушеткой, на которую Уилл недоверчиво покосился (в прошлый раз ее здесь не было), и приветливо похлопала по ней, – на чем мы в прошлый раз закончили?

Смирившись с участью пациента, Уилл опустился на жёсткую поверхность, вытянув ноги, и сложил на груди руки. Куртку он бросил еще на стул у входа, и теперь то и дело слышал доносящуюся приглушенную вибрацию телефона.

– Вы хотели поговорить о моей семье, – кашлянул Уилл, прижимая к губам сжатую в кулак ладонь. – Хотя скорее о моем отце. Вы очень отчётливо на это намекнули, когда мы закончили обсуждать других моих родственников.

– Что ж, – женщина развела руками, как будто ей нечего было возразить, – в таком случае предлагаю начать сразу с этого. Что для вас отец? Какой он человек? Почему вы так сильно избегаете разговоров о нем? Что заставляет вас… скрываться от этой части себя? Ведь в каждом из нас…

– Живёт частичка родителей, – оборвал ее Уильям. – Да, знаю.

Слышать, что кто-то говорит о Генри Белле, как о живом, было неожиданно. Внутри все сжалось, а сердце подпрыгнуло, как на резком подъёме, ударяясь о лёгкие. Горький миндальный привкус налип на язык плотной плёнкой, приклеивая его к нёбу. Или же это сам Уилл удерживал себя от того, чтобы вывернуть наружу остатки своей души этому незнакомому человеку перед ним? Пусть это и был уже, кажется, десятый их сеанс, в первые разы Уильям предпочитал отшучиваться и уклончиво рассказывать о своих сёстрах и матери. Об отце он предпочёл умолчать – и, Алан ему свидетель, Уилл не хотел даже вскользь упоминать имя Генри Белла в стенах этого кабинета.

И все-таки он проболтался.

– Мой отец был… – нехотя начал Уилл и тут же осёкся, подбирая с какого бока будет лучше начать. – Он рос в очень патриархальной семье. Его родители воспитывались в суровое время, и мой отец считал, что его методы воспитания единственно правильные.

– Понимаю, – кивнула доктор Калверт. – После войны время было достаточно тяжёлое. Все молчаливое поколение1 такое, уж поверьте. Да и бэби-бумеры2 не слишком отличаются от них. Мои родители тоже испытали это на себе. Как и многие жители этой страны. В конце концов… до великого поколения3 нам все еще очень далеко, но мы стремимся. Например, разговорами в стенах этого кабинета.

Уилл слабо усмехнулся.

– Да, спасибо за небольшой экскурс в терминологию социологии. Что же до моего отца… – Уилл снова запнулся, медленно выдохнул и продолжил, еще сильнее переплетая пальцы на груди в замок: – Он был суровым, уверенным в себе и деспотичным. По-семейному деспотичным, если вы меня понимаете, доктор.

Женщина снова медленно кивнула, закинула ногу на ногу и обхватила руками колени. Она слушала внимательно, вникала в каждое слово, что выдавливал из себя Уильям. Говорить об отце было невыносимо, и все же он находил в себе силы это сделать.

– Отец всегда был опорой нашей семьи. И я думал, что, когда вырасту, стану таким же. Уверенным в себе, влиятельным и упёртым. В хорошем смысле. Я… правда хотел, чтобы он мной гордился. Я даже ходил в церковь, потому что он сказал, что каждый уважающий себя Белл посещает церковь и ходит на исповедь. – Уилл замолк, ощущая, как глупо сейчас звучат его слова. – Он воспитывал нас, как умел, как воспитывали его, и это… Мой отец умер, доктор Калверт. По моей вине, – уже тише добавил Уилл. – Я этого не хотел. И все же… Я подвёл его. Наверно. Он видел во мне старшего сына и наследника, а я не смог дать ему ни того, ни другого. Я даже не смог жениться, чтобы загладить свою вину перед родителями.

– Уверена, у вас все еще впереди, – улыбнулась доктор. – Вы достаточно молоды. Но брак это не попытка извиниться. Это осознанный выбор, а не способ управления людьми. Надеюсь, вы это хорошо понимаете.

– Да, доктор. Но иногда мы вынуждены делать то, чего не хотим.

«И любить не тех, кого хотим», – фыркнул голос в его голове, и Уильям едва сдержался, чтобы не закатить глаза.

«Я не лезу в твою жизнь, и ты не лезь…»

«Мне скучно. Ненавижу быть беспомощным», – прокряхтел Алан, просачиваясь в каждую мысль Уильяма, копошась в ней своими длинными вездесущими пальцами и вытаскивая на свет все самое интересное.