Ты завоевал ее вновь; казалось, все забыто. Вы оба никогда не возвращались к этой теме, но из-за этого-то молчания болезнь неизлечима, из-за этого обманчивого, преждевременного заживления в глубокой ране развилась гангрена, и она так страшно нагноилась теперь, когда ее разбередили толчки, встряски и ухабы этой дороги.

— Прощай! — крикнул ты, и она бежала за поездом, улыбаясь и тяжело дыша, и была так прекрасна в короне черного пламени своих волос. И у тебя мелькнула мысль: «Я боялся, что потерял ее, но я обрел ее вновь; я дошел до края пропасти, об этом никогда нельзя заговаривать; но отныне я сумею ее удержать — она моя».

На отопительном мате ты видишь собственные ботинки, испещренные серыми бороздками.

В твоем мозгу отдается: «Прощай, Сесиль», слезы разочарования подступают к твоим глазам, и ты говоришь себе: «Как сделать так, чтобы опа поняла и простила мне то, что наша любовь оказалась обманом, — пожалуй, тут может помочь только книга; пусть Сесиль предстанет в пей во всей своей красоте, в ореоле римского величия, которое °па так полно воплощает.

Но, пожалуй, самое разумное — не пытаться сократить расстояние, разделяющее эти два города, и сохранить в неприкосновенности все станции и пейзажи, которые лежат между ними. Каждый желающий сможет отправиться из одного города в другой, но помимо обычных путей сообщения между ними будут существовать еще непосредственные переходы и точки соприкосновения, и они будут обнаруживаться в определенные минуты под действием законов, познать которые можно лишь постепенно.

И тогда герой книги, прогуливаясь в один прекрасный день неподалеку от парижского Пантеона и свернув за угол хорошо знакомого дома, сможет очутиться совсем не на той улице, на какой предполагал, она будет освещена совсем по-другому, и все надписи будут на другом языке, и он увидит, что это итальянский; и вспомнит улицу, по которой он когда-то уже бродил, и поймет, что это одна из улиц неподалеку от римского Пантеона, и встретит там женщину, и будет знать, что для того, чтобы увидеть ее снова, достаточно поехать в Рим, как туда может поехать кто угодно и когда угодно, были бы время и деньги, — поехать хотя бы, например, поездом, потратив па это известное время и миновав все промежуточные станции; и точно так же эта римлянка время от времени будет являться в Париж; совершив длительное путешествие, чтобы увидеть ее вновь, он узнает, что она — случайно, конечно, — была в том самом месте, какое он только что покинул, — он узнает об этом, пу хотя бы из письма друга, в котором друг опишет эту женщину; а стало быть, все эпизоды их любви будут обусловлены не только законами связи между Римом и Парижем — эти законы для них могут в чем-то не совпадать, — но и степенью познания ими этих законов».

Молодая женщина, которую ты назвал Аньес, — ты пе знаешь о ней ничего, даже ее имени, знаешь только, как она выглядит и что она едет в Сиракузы, — возвращается в купе, садится рядом с мужем и глядит на мотороллеры, летящие навстречу друг другу на фоне темной стены Аврелиана, которая исчезает вдали за насыпью и домами площади Зама.

Поезд углубляется в город под мостом Виа Аппиа Нуова.

Проплывает станция Рим-Тусколана. Какой-то человек заглядывает в купе и озирается по сторонам, точно проверяя, пе забыл ли он чего, может, это и есть тот самый пассажир, который ночью несколько часов просидел на свободном месте напротив тебя, но ты не мог разглядеть даже его лица, поскольку было темно, да к тому же ты погрузился в мучительную дремоту, в череду мучительных сновидений, и в твоей душе медленно и неумолимо зарождались и созревали вопросы, терзающие тебя сегодня с самого утра, погрузился в смятение и ужас, охватившие тебя перед разверзшейся пустотой, перед пропастью, которая будет становиться все шире и глубже, как только через несколько мгновений ты прибудешь в Рим (эта пропасть мало-помалу поглотила все воздвигнутые тобою замки, а сама оказалась единственным надежным прибежищем и тихой пристанью).

Все было для вас внове в ту весеннюю римскую ночь, когда вы возвращались к отелю «Кроче-ди-Мальта».

В ту пору не было еще ни метро, ни троллейбусов, ни мопедов, а только трамваи, такси с вертикальными полосками и редкие фиакры.

Анриетта, как ты, смеялась над священниками, молодыми и старыми, которые прогуливались стайками, подпоясанные разноцветными поясами.

Не выпуская из рук сщдего путеводителя, в ту пору совсем нового, — он становился с годами все менее точным, по ты брал его с собой в каждую поездку, пока не начал постоянно встречаться с Сесиль и пользоваться ее экземпляром (а свой ты и сейчас оставил на площади Пантеона, номер пятнадцать, на полке, где стоит небольшая посвященная Риму библиотека) -

оба совершенно неутомимые (наутро в своем номере, пока ты брился, а она причесывалась, вы перебрасывались фразами из итальянского разговорника), — на другой день вы отправились в Ватикан, бродили вокруг его стен, потешаясь над грошовыми реликвиями, которыми торгуют местные лавчонки, потом наскоро пробежали по галереям, забитым плохими античными статуями и преподношениями современных властителей, и с нежностью оглядывали людей, улицы, памятники, оба убежденные в том, что это лишь первое ваше с ними знакомство.

А потом, после нескольких дней, промелькнувших слишком быстро и заполненных упоительной беготней, в полном единодушии шепотом проклиная бесчислепных молодчиков в форме, которые попадались вам на каждом шагу, — вы сели в поезд на стареньком, невзрачном и грязном вокзале Термини, совершенно недостойном Рима, и когда поезд тронулся, оба прошептали вслед городу: «Мы вернемся снова — как только сможем».

Еще какой-то человек просовывает голову в дверь и озирается по сторонам (может быть, это именно он сидел несколько часов на сиденье рядом с новобрачным).

Ты говоришь себе: «Обещаю тебе, Анриетта, мы вернемся в Рим вместе, как только сможем, как только улягутся волны от этой встряски, как только ты меня простишь; мы с тобой еще не так стары».

Поезд остановился; ты в Риме на новом, современном вокзале Термини. Еще совсем темно.

В купе остались только ты и молодая чета — они едут дальше, до самых Сиракуз.

Ты слышишь выкрики носильщиков, свистки, прерывистое пыхтенье и скрежет других поездов.

Ты встаешь, надеваешь пальто, снимаешь чемодан, берешь книгу.

Бесспорно, самое лучшее — сохранять между этими двумя городами их реальное географическое расстояние и попытаться оживить для читателя решающий эпизод твоей жизни — сдвиг, который совершился в твоем сознании, пока твое тело перемещалось от одного вокзала до другого, мимо мелькавших за окном пейзажей,

по пути к той будущей, неизбежной книге, каркас которой ты держишь сейчас в руках.

Коридор пуст. Ты оглядываешь толпу на платформе. Выходишь из купе.