И это правда. Родила Рикки в четырнадцать, Джессапа – в девятнадцать. Когда мама познакомилась с Дэвидом Джоном и они поженились, ей было всего двадцать пять. А ее родители? Дед еще ничего. Упрямый засранец, не из многословных. Любил торчать в гараже. Помог починить пикап (единственный случай на памяти Джессапа, когда он проводил время с дедушкой) – развалюху, которую Джессап купил за шесть сотен и вернул из мертвых. Но вот бабушка, мать его мамы. Боже ты мой. Старая сука ни дня в жизни не радовалась. Дай ей кучу денег – пожалуется, что порезалась бумагой. Синди они выставили из дома в семнадцать, когда Рикки было всего три. Дальше сама, девонька.

Так что Дэвид Джон стал спасательным кругом, и Рикки вцепился намертво.

Не Джессап. Он сам не знает почему. Ко времени, когда родилась Джюэл, Рикки вовсю звал Дэвида Джона папой, но Джессап так и не привык.

«Мистер Серьезный», – так мама его называла.

«Неважно», – говорил Дэвид Джон, потому что ему это неважно. Он и к Рикки, и к Джессапу относился как к своим пацанам. У кучи друзей Джессапа отцов не было, а многие из тех, у кого были, тому не радовались. Если Джессапу и сложно вспомнить время, когда мать пила, достаточно посмотреть вокруг, чтобы сложить об этом представление. У ближайших соседей рос парень почти его возраста, всего на год старше, и у него папа алкаш, злобный и скорый на расправу. Играли они в основном у Джессапа.

Нет, Джессап не помнит время до Дэвида Джона, да и не думает об этом. Что было, то было, а потом мама познакомилась с Дэвидом Джоном и стало по-другому. И по-другому – это хорошо. Дэвид Джон не пил и семье не разрешал. Верил в тяжелый труд, дисциплину, Иисуса Христа и семью, научил Джессапа и Рикки, что значит быть мужиком. Помогали ему рубить и заготавливать дрова, чинить дом, на каникулах они ходили с ним по вызовам, раскапывали канализацию. Научились работать с лопатой, бензопилой, топором, научились говорить «Да, сэр» и «Да, мэм», застилать постели и мыть за собой посуду. Дэвид Джон всегда был терпелив, всегда готов посвятить время, чтобы научить чему-нибудь как полагается: «Если хочешь что-то сделать, тогда уж делай хорошо». Он научил Джессапа надевать наплечники, вставал с обоими пацанами спозаранку на пробежку и футбольные тренировки, но говорил, что те не выйдут на поле, если оценки низкие.

«Нельзя лениться, – говаривал он. – Мир не тот, что прежде. Сейчас, чтобы куда-то пробиться, нужен диплом, а там куча своих квот, под которые вы, парни, не попадаете. Не выйдет просто поставить галочку и поступить. Так что учитесь, если не хотите работать по колено в говне всю жизнь, как я». Говорил с ухмылкой, и, хоть Рикки настроился пойти по стопам отца, Джессапу в школе нравилось, а Дэвид Джон поощрял их обоих: «Вы умные, но сейчас весь мир против белых парней вроде вас. Мы живем в деревне в трейлере, и, когда на вас смотрят, думают: белое быдло. Учителя многого не ждут, так что вам придется им показать».

После ужина телевизор выключают, все за кухонный стол. Дэвид Джон, Рикки и Джессап трудятся над математикой, английским и всем, что принесли домой из школы. Рикки помощь требовалась, Джессапу – нет, но Дэвид Джон в любом случае сидел за столом с ними обоими. Чего не знал, узнавал, лишь бы подтянуть Рикки. Колледж не оканчивал, но это не значило, что он дурак. Мама убиралась и следила за малышкой Джюэл. Не брала в рот ничего крепче чая.

И они регулярно ходили в церковь. Это тоже было что-то новенькое. Брат Дэвида Джона – проповедник. В десяти минутах дальше от города, в сторону Бруктауна. Двести акров леса. Лагерь. Знаки «Частная территория» по всему участку. В старом отремонтированном амбаре – церковь.

Благословенная церковь Белой Америки.

Но сперва – Кортака и окрестности.

Остатки ледников вырезали на севере Нью-Йорка цепочку озер, и город пристроился во главе озера Кортака. Озеро – тридцать миль от начала до конца, миля поперек. Землю здесь избороздили ущелья, есть крутые стены и реки, пропиливаются ручьи. Шагу не ступишь, не наткнувшись на водопад. Где-то сто пятьдесят водопадов в округе. Один почти через улицу от старшей школы, высотой наверняка этажей под двадцать и шириной не меньше. Город гордится водопадами, но по-настоящему славится он своим университетом.

Шутят, что Университет Кортаки – запасной аэродром для Лиги плюща, когда хватает денег, чтобы проплатить Гарвард, но не хватает мозгов, чтобы там удержаться. Впрочем, для многих Университет Кортаки – первый выбор. Коэффициент зачисления – пятнадцать, ожидания – чтобы ты был среди лучших в классе. Лига плюща – это непросто. И недешево. Не все студенты в Университете Кортаки при деньгах, но иногда кажется, что да. Мамочка с папочкой вбухивают четверть миллиона на кондоминиум для своего чада, чтобы он жил с друзьями, просто потому, что это разумное вложение, а кроме того, вы видели съемное жилье в студгородке? Университет такой большой, что город на себе ощущает, когда студенты разъезжаются. Каждый август продуктовые внезапно запасаются микроволновками и мини-холодильниками, новые студенты случайно едут не в ту сторону по односторонним улицам.

Университет имеет огромное значение: самый крупный работодатель в городе, но это еще не все. В тенях Кортаки – целый мир. Тридцать пять процентов округа – за чертой бедности. Раньше хорошей работы было много, но здесь та же история, что в любом городке Ржавого пояса[16]. Не так плохо, как в Сиракузах или некоторых городах, которые опустели и нуждаются в перестройке, но довольно плохо. Пустые фабричные здания в Ист-Хилле, загрязненная после многих лет неправильного обращения земля. Чистить слишком дорого, так что надежды на новые стройки нет. Скелеты зданий стоят голые, крыши проваливаются внутрь, окна выбиты; отличное местечко, чтобы прибухнуть и повеселиться, развести костер, свет обнажает гниль. Дедушка Джессапа пятнадцать лет проработал на сборке стиральных машин на одной из фабрик, но она закрылась, когда маме Джессапа было примерно десять. С тех пор три года здесь, два года там, нигде не зацепиться. Зарплата с каждым новым местом все ниже. Теперь он зам в автомастерской. Владелец – хороший дядька, разрешил Джессапу и дедушке занимать по выходным один бокс, чтобы доделать пикап. Покраска уже платная.

Работу еще можно найти. Есть фабрика «Каргилл» и солеварни, и если там зацепиться, то по деньгам не обидят. Серьезная работа. На мебельной фабрике за университетом занято до двухсот человек, но ходят слухи о переезде за границу. «Сделано в Америке» стоит слишком дорого. На фабрике автозапчастей у муниципального аэропорта (шесть рейсов в день, по два в Вашингтон, Детройт и Филадельфию) – больше тысячи работников, но она принадлежит муниципалитету, так что большинство считает дни, когда и она схлопнется. На «Механической передаче» Эркмана, где делают подшипники и муфты, устроено почти столько же народу. Владелец местный, но работа тяжелая, а платят ненамного лучше, чем где угодно. Начиная с минималки плюс два доллара.

Даже в упадке город красиво выглядит на фотографиях, так что приезжающие родители довольны, что прислали сюда своих деток. Без студентов население метрополии Кортаки по-прежнему составляет где-то пятьдесят тысяч человек. Достаточно, чтобы вдоль главной дороги через весь город стояли «Таргет», «Уолмарт» и целая череда сетевиков. Но если вам не по вкусу сетевые магазины, у подножия холма, под университетом, есть торговая пешеходная зона, для машин закрыты два квартала. Там полно единственных в своем роде местечек: местные рестораны, лавочки с одеждой из овечьей шкуры, антиквариатом, туристическим снаряжением. Бутики. Там живописно. Надо постараться, чтобы забрести в бедные районы города. Еще проще не обращать внимания на то, что происходит вокруг, если выбраться подальше, в предместья. Если оставаться на окружных трассах, увидишь трейлеры и облезлые дома, но масштаб осознаёшь, только если съедешь на проселки. Большинство деревенских живут на отшибе. Люди вроде Джессапа практически невидимы.