Бедное мое иссохшее перо, скажи еще читателю, который совсем не знал нашего старика Поплатятся, читателю, который родится в конце долгой цепи поколений, непременно родится, скажи ему:
«Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит…»
И напиши еще так: пусть знает он, что я напраслину возвел на весну нынешнюю, ибо она благоухает лучше, чем другие весны, и смело хозяйничает в моей Долине.
Скажи ему также, что каштаны выстояли…
Конец записям.
Эпилог
Наконец Людовик XIV отправил беднягу маршала де Монревеля в Бордо «играть в подкидные дурачки», призвал к себе прославленного маршала де Виллара, героя Зарейнской кампании, победителя турок и солдат Священной римской империи, и дал ему понять, что покончить с этим несчастным восстанием камизаров «важнее, чем выиграть четыре сражения».{115}
— Если вы, ваше величество, сие дозволите, я постараюсь покончить мягкостью с бедствиями, где суровость, во всем проявляемая, по-моему, не только бесполезна, но и противоречит здравому смыслу.
Прибыв на место 21 апреля 1704 года, новый командующий войсками в Лангедоке сам собирает сведения о положении дел, затем вступает в переговоры с наиболее блестящим вождем восставших Жаном Кавалье. Виллару приходилось на своем веку договариваться и с левантинцами, и с австрияками, он метил правильно: бывший подмастерье пекаря, ослепленный честью разговаривать на равной ноге с маршалом Франции, подписал 28 мая мирный договор, получив на словах амнистию для всех участников восстания, а самому ему был обещан чин полковника и командование полком камизаров, каковой будет зачислен на королевскую службу. Но, когда Кавалье скомандовал своим людям следовать за ним под королевские знамена, он услышал в ответ: «Ты уже не можешь отдавать нам приказаний! Мы тебя сделали своим генералом, а тебя разжаловали в полковники).
Послушайте, что говорит камизар Бонбону:
«Сразу позабыв, что он нами командовал и что мы повиновались ему почти как отцу нашему небесному, мы повернулись к нему спиной и, двинувшись под водительством Раванеля, вышли на дорогу к Севеннам, решив присоединиться к Роланду, и возглашали при том: «Слава мечу господню! Нантский эдикт или смерть!»{116}
* * *
Ролланд по-прежнему вел ожесточенную борьбу за свободу совести. В середине августа его сразила вражеская пуля, когда он ночью шел на свидание с женой, назначенное между Алесом и Сен-Шаптом. По приказу властей его тело набальзамировали и возили из деревни в деревню, укрепив над ним вывеску: «Вот труп знаменитого Роланда».
Тем временем Жана Кавалье выпроваживают в Версаль. Патент на чин полковника все не дают. Бывший генерал детей божьих понял наконец, что его надули, и бежал в Швейцарию.{117}
А Жуани все сражается. Он едва было не расстрелял некоего Понса, дерзнувшего явиться к нему с предложением заключить мир и получить за это чин полковника королевских войск (опять!) и вдобавок живого пастора на предмет произнесения проповедей перед гугенотами…
Первого октября женолакский гончар все-таки сдался и получил тогда красивый мундир, пенсию в триста ливров, патент на чин лейтенанта и подорожную в Испанию. Но у подножия Пиренеев он тайком повернул к своему родному Лозеру, был за то арестован и заключен в крепость города Монпелье, Там Жуани провел пять лет в оковах, а в 1710 году, в ночь с десятого па одиннадцатое октября, он вместе с Маршаном, начальником кавалерии Роланда, и двумя заключенными-уголовниками вырвался из тюрьмы, они разбили свои оковы, разобрали стену и, оказавшись в подвале губернатора, выломали дверь. Жуани спустился в крепостной ров по веревке, сплетенной им из простынь, и бежал…
Мессир де Бавиль вновь предложил ему прощение. Жуани удостоил занять должность в соляном акцизе города Агд. Он даже принял особо оговоренное условие: не приближаться к Лозеру. Но он не мог выдержать: в одно прекрасное весеннее утро 1711 года гончар из деревни Пло уходит в свои горы, укрывается в лесах, выше Женолака. Его снова схватили, а когда солдаты мессира де ля Вашера повели его в Монпелье, он за околицей родной деревни, проходя по мосту, вдруг вырвался из рук конвоиров и бросился в реку; две пули сразили его насмерть в ледяной бурлящей воде.
Гюк-Мазель из Сальзеда, пророк в отряде Жуани, в 1704 году отправился в Женеву обучаться наукам, но вскоре вернулся, нисколько не научившись там благоразумию, и продолжал бродить по Севеннам со своими пламенными проповедями. Женевский синод 30 сентября 1719 года торжественно осудил его. Не обращая на это никакого внимания, Гюк не унимался, рьяно проповедовал, и его сторонники встретили дубинками кроткого Пьера Кортеза, явившегося к пророку с умилительными увещеваниями. Лишь в 1723 году Гюка схватили в Сен-Поль-Лакост солдаты королевских войск, отвезли его в Монпелье, и 5 мая того же года он был там повешен.
Вейрак и Винь, соратники Жуани, были арестованы в феврале 1706 года, когда они переправлялись через Рону, и 3 марта их обоих казнили в Монпелье.
Грозного волопаса Абдиаса Мореля, именуемого Катина, и Раванеля в апреле 1705 года сожгли на костре, привязав их к одному и тому же столбу; Соломон Кудерк сожжен на костре 3 марта 1706 года, Жан Кудерк колесован 28 января 1707 года, Пьер Клари колесован в октябре 1710 года, итак далее, и так далее… Мари Долговязую после пыток повесили 6 марта 1704 года, Мари Планк (жену Кастане), Лукрецию из Виварэ, по прозвищу Крепкая, и других пророчиц и прачек заключили в Башню Постоянства в Эг-Морте, где Мари Дюран в течение тридцати восьми лет отказывалась отречься от своей веры…
* * *
У прелатов, офицеров и знатных особ вызвали любопытство эти мятежники, которых травили и хватали поодиночке с тех пор, как удалось их расколоть.
«Я видел их, — пишет маркиз д’Арзелье. — Это люди без всякого образования и без опыта, по большей части неказистые, и мне трудно понять, как могли они оказывать нам сопротивление и продержаться так долго…»
«Люди грубые, нескладные и свирепые…» — замечает епископ Пима, монсеньор Флешье, член Французской Академии («искусный оратор, отличавшийся изысканным слогом», — как сообщается о нем в «Малом словаре Ларусса»).
«И однако ж эти безумцы, эти нищие, эти евангелисты, эти проповедники, эти пророки больше двух лет сопротивлялись двадцатитысячному корпусу регулярных войск и сорокатысячному городскому ополчению, заключали договора с маршалом Франции», — пишет немного позднее в местах восстания молодой Антуан Кур и сообщает, что «на эшафоте неукротимый Кастане с яростью оттолкнул аббата Тремонди, настоятеля церкви Нотр-Дам, и аббата Пломе, каноника кафедрального собора в Монпелье: «Убирайтесь вы, саранча адова! Зачем прилезли сюда, проклятые искусители!»{118}
* * *
Аврааму Мазелю, который первый поднял знамя восстания, суждено было остаться последним из мятежников.
Этот гугенот, покаравший аббата Шайла, стал узником Башни Постоянства в январе 1705 года. В ночь на 24 июня того же года он совершил из этой темницы побег вместе с семнадцатью заключенными собратьями, — самый удивительный из всех побегов, какие случались в действительности или па страницах романов. Троих бежавших поймали, восемь сдались, но, конечно, Мазеля не было среди них. Он направился к Мариону в Пон-Сент-Эспри, и оттуда им удалось пробраться в «обетованную» Женеву.
Встретили их в этом «Убежище» тепло, но радушия хватило ненадолго. Укрывшиеся в Женеве «пасторы, бросившие бедных искалеченных, замученных овец на растерзание волкам, — писал Марион, — искали страну тучную, где царят мир и изобилие… сердца их обросли жиром, уши заложило, и глаза не видят ничего…»
