Застелет зеленью отравленную землю,
О, слушаешь ли ты меня, кому я внемлю?
Зигфрид:
– Я каюсь, каюсь!
Во всем признаюсь!
Кровь на руках моих,
Её не смыть водою,
От глаз твоих, ну что я скрою?
Тень:
– Молчи, я сам секрет раскрою,
Идём, здесь дел покуда нет,
Мы вовремя прибудем к месту,
Чуть рассвет.
Глава 4. Неприятное нам
Мерзость
Всем ясно, что характер рождается в трудностях, словно песок через сито. Испытания меняют восприятие и отношение к вещам. Характер может выглядеть как стройный ствол или изломанный, кривой и страшный. Всегда необходимо смотреть на ногти праведника, который с трибуны раздает свои вдохновляющие речи моралиста. Сам же моралист может под ногтями своими держать такой слой засохшей крови, грязи и кожи, что говорило бы о наличии за его спиной пыточных застенков.
Речи моралистов могут быть полны ненависти. Выставляя свое мировоззрение на показ, они как правило становятся абсолютно голыми перед толпой. О какой красоте и о каком добре может идти речь, когда у говорящего рта дергается и кривится лицо в ненависти и презрении, в обиде на тех, кто не хочет и не желает жить по канонам придуманной им морали, или собранной по кускам на мусорке философии, от таких отмерших кусков разит падалью, они противны и тошнотворны, но удобны для различных уродцев.
И вот толпа уродцев объединяется в настоящий несмешной цирк, ужасающий.
Мораль – вещь опасная и имеет свойство портиться при неправильном ее хранении. Сквозь годы пробиваясь через развивающуюся психологию, наружу выползает облезлый плод мечтаний о прошлом, когда трава была зеленее и небо светлее. Ностальгические настроение по силе тогдашней морали есть ничто иное как закат. Да, да. Именно закат жизни. Когда уже невозможно смотреть в будущее, когда оно для моралиста скучное, не подчиняется его примитивной логике и не хочет быть таким, каким его хочет видеть сам моралист, мир под себя, тогда взор бунтовщика обращается в прошлые века, ища традиции и мораль в каждом престарелом кусте и мракобесных идеях. Дикость и жестокость нравов, когда люди толком не умели читать и лишь небольшая элитная часть обладала этими умениями и великими ресурсами особо привлекают моралиста современного, мнящего, что он то именно и подпадает под те критерии новой элиты. Так и проникает в общество червь ненависти и невежества, которые идут рука об руку, то и дело вытаскивая друг друга из болота и цепляясь за редкие кочки, которые не дают им окончательно увязнуть. И все бы ничего, но вместе с ненавистью приходит и желание уничтожить все то, что отличается от вновь собранной из гнили и пепла концепции. Тогда самое страшное, что может произойти – воскрешение империи ненависти и деспотии. Свобода других для ненавистника как яд.
V
Тень и Зигфрид появляются над могильной плитой умерщвленного брата Зигфрида.
Тень отодвигает камень, и отрывает могилу, достает череп младенца.
Тень:
– Ну что, Зигфрид, узнал ты брата своего?
В пыли могильной похожи стали вы…
Зигфрид:
– О бедный брат, не избежал безжалостной судьбы,
Дарованной убийцей, от собственного брата!
Твоя поддержка, сила, была бы мне сейчас отрада,
Но нет, загублена душа, тебя уж не вернуть,
Тобой не начат – мной окончен долгий путь.
Тень отдает череп Зигфриду и отходит в сторону. Зигфрид рыдает.
Тень:
– О люди!
Живёте вы среди богов бессмертных,
А всё трясётесь за свой бренный
Дух и жизнь,
Вас лишь страшит огонь геенны,
И собственный предсмертный хрип!
Долой печаль, приди в себя, очнись!
Иль думаешь, что можно искупить убийство?
Зигфрид:
– Подобный подвиг – фарисейство…
Тень:
– Не то, не то – особое злодейство!
Но кто бы говорил,
А как ты рассуждал, когда губил
Невинного младенца?
Не ты ли брал в расчёт,
Что смерть тебе не предоставит счёт?
Не ты ли под себя творил законов свод?
Иль думал ты, что память стариною занесёт?
Зигфрид:
– Не мучь меня, прошу, не надо,
Мой груз в руках, подобен камню,
Он тянет жизнь мою ко дну,
С прискорбными слезами я покуда справлюсь,
С рыданьем сердца уж не суждено.
Тень:
– Довольно, поздно – руки не отмыть,
Ты можешь и рыдать, и можешь выть,
Но брось его в могилу,
Давно пора его забыть.
Оставь печаль!
Ушедших в тёмное загробье не вернуть,
Из светлых облаков подавно,
Но стоит нам однажды повернуть
Обратно,
Для нас откроется особый путь, и это славно.
Зигфрид:
– О чём глаголишь ты?
О чём ты?
Что разве недостаточно моей слезы,
Чтоб искупить убийства мерзкий грех?
Тень:
– Остановись-ка, ты судьёю был,
О наказании, ты что забыл?
Иль незнаком тебе кирпичный мрачный свод,
Который заменяет утонченно небосвод?
Иль не знаком тебе тот кислый запах катакомб,
Какие собирают всех особенных особ?
Тебе ли забывать твои же казематы,
Полвека в них – цена расплаты,
Но нет такого времени у старика,
Не ждут минуты, какие тут века!
Нет честного суда, пока судим холоп,
А судят господа!
Ты загляни в глубины пустоты,
Застынь, задумайся, всмотрись,
Ни в эту ль пропасть канул без следа
Весь ты, она ли пожрала всего тебя?
Она есть ты,
А ты – она.
Ты пуст – сосуд без дна.
В тебе нет чувства, нет души,
Твоё богатство – жалкие гроши,
Какие век тебе наградой слыли,
Но вексель выманил их все,
Как разорял пред смертью всех,
Всю жизнь твою он обесценил и поднял на смех.
Проникновенно катится слеза,
Утри её, иначе, как вечерняя роса,
Она вся обратится в облако тумана,
Иначе горе без конца,
Иначе не дано тебе начать с начала
Жить, дышать, и верить в чудеса.
Зигфрид:
– Но посуди ты сам, что властен истинно лишь тот,
Кто с легкостью готов
Вонзить клинок по рукоять во плоть!
Кто силой возымев победу над сомненьем,
Порвал в клочки и так истлевший мир своим лишь дуновеньем.
Могу ли я теперь упасть,
Стирая в кровь колени
Ползать? Рыдать, теряя прелесть глаз,
Стонать, кривляясь в утешеньи,
Иль вновь воспламенить
Смертельную и роковую страсть?
Иль господину своему подошвы лобызать безвольно,
Робко.
Тень:
– Не можешь –
Жизнь твоя прошла…
Зигфрид:
– Веди вперёд тогда,
Пора вести пришла…
Глава 5.
О звонарях
Если звонарь пытается навязать вам мораль и элементы пресловутой нравственности, прислушайтесь, о чем его трескотня? О чем звон, терзающий уши? Мораль та – мораль блеющих овец, послушных и смирных. Она звенит от зари до зари и не знает усталости; ибо пастух не должен знать усталости и сна, овчарки его должны сторожить овец от волков. Кому же как ни звонарю стричь овец? Волки эти – аморальные мысли и антиовечьи суждения – антимораль в суждениях против трескотни и вранья. Слышите, что они говорят нам? О чем поют нам? Слышите ли их мелодию, читаете ли их ноты, чувствуете так их песни? Что внушают они нам? – покорность, страх и потребность. Потребность в их власти над нашими умами, и ушами.
