Не выгодно добро,
Оно мне и не ведомо,
Когда ни роста, ни процента ни дано,
И ни за жалость, ни за милосердие,
Наживы не имея – я не приложу усердия.
Что чернь мне? Что мне нищий смерд?
Я повелитель, я земной Гефест!
Кую я славу и богатство самого себя,
Без молота и без огня.
Не отступлюсь я от своих предубеждений,
Не отрекусь я от своих и преступлений,
Но то секрет,
Он скрыт от всех,
И лишь единственный кошмар
Такую жуть агонии и страх нагнал,
Что позабыл, когда последний раз я спал.
Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид – настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.
Ад.
На вратах ада написано "Каждому своё".
Наверное, ад придумал какой-то промышленник.
Из-за ворот поют песню. Уныние грех.
Уныние:
– …Я жил пастухом,
Пастухом и умру.
Хотел я от мира отнять
Уж больше того,
Что мне мир может дать.
Я жил пастухом, пастухом и умру,
Я стадо пасу и нет сил на борьбу…
Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа – игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.
Хор чертей:
– Вопи от слёз наш милый спутник,
Долой надежды уходящий миг,
Варись в сегодняшнем и настоящем,
Ведь ты, богов молящий,
Ты – мерзостный преступник!
Чего ж от ласки нашей так поник?
Вопи и радуйся, как прежде,
Страстей твоих нам хватит за глаза,
Ты рваной и гнилой одежде
Будь рад, пусть с щёк твоих бежит слеза.
Тобой порок повелевает,
А нами лишь злой рок,
Покуда твари божьи умирают,
Наш непрерывен род.
Раздастся гром, и молния сверкнёт,
В чертогах ада мёртв твой Зевс, Аид тебя лишь ждёт.
Вулкан из жерла лаву извергает,
Истлевший телом пепел изрыгает,
И мерзкий чорт, учуяв грешников, в окрестностях снуёт.
Им веры нет – они поистине особые лжецы,
Они утешат словом нежным, а сами носят хворост и топят пламенем котлы.
Здесь тела нет, лишь образ тела,
Его и жгут, и бьют и щипят, кипятят!
И с ним, порой, обходятся умело,
Порой чертей и кнут и кочерга кусаясь яростно, бросаются за дело.
Но этот мир – иллюзия земного,
Есть сторона несправедливости закона.
Зачем ещё земному человеку ад?
Единственно затем, что в суетных земных делах его разлад.
Мы в жизни сами ищем путь,
Едва ли в сторону нам суждено шагнуть,
Как мигом принимаемся его прокладывать, впотьмах,
Чрез неудачи, горе, через страх
От тьмы, сквозь свет, и вновь во тьму.
Где-то вдалеке поет демон, голос его грубый, но мелодичный, тысячи душ ему подпевают в агонии криков. Песнь его рваная, но мрачная и зловещая, и он поет, так, как никто не умеет петь в аду.
Демон издалека:
– I need get down
Through the hell that will save the soul own,
Which will help me it to try on,
And see how will sound one to
And how silent this will sing for you.
Where bones are carpeting our way,
Being is only patch out of the darkness in
Light and again into the darkness dives.
Появляется Харон в лодке, он поёт незнакомую грустную песню. Харон останавливается у берега и зовёт Зигфрида. Черти, поиздевавшись над стариком, расходятся, довольные и счастливые, если это можно назвать счастьем.
Харон:
– Уже пора,
Цена расплаты высока,
Монету крепко ты держи в руке,
Не потеряй её, ни то придётся в вечности томиться налегке.
Зигфрид садится в сырую лодку, и они молча переплывают реку Стикс. Когда Зигфрид оказывается на противоположном берегу его подхватывает под руку демон и уносит за собой. Демона Зигфрид не видит, он постоянно находится за спиной, но Зигфрид узнает голос, недавно звучавший из-за холмов. Старик понимает, что демон поет ему, и слова посвящены ему одному, и что ему, существу потустороннему известно всё.
Демон:
– Что заставляет их, людей, и ненавидеть и любить?
Что заставляет их бродить,
Иль предавать?
Или кидать в другого камень?
Что заставляет их беречь гроши,
Что заставляет их рыдать или молчать у плахи?
Что движет тем пером,
Чей росчерк так легко готов
Другому жизнь перечеркнуть,
Не разобрав ничуть ни быт, ни суть,
Что движет той рукой, готовой жечь и жечь?
Иль языком, который изливает желчь?
Все их дела –
Есть отраженье в зеркале нутра.
Все их слова,
И их натура, красота,
Или уродство –
Есть со скотиной низкой сродство.
Они изжили свой короткий век,
Они творили и добро и зло и не смыкая век,
Корпели над долиной ржи,
Засеянной во лжи,
В лукавстве,
Чтоб верить в собственную ложь могли
И в выдуманную правду,
Но тут, в аду, они от собственных же рук
Нашли за все грехи расплату.
И пусть теперь казнятся делом рук своих,
Так поделом пусть будет им.
Демон водит Зигфрида по аду и приводит его к гнилому болоту, в котором завяз человек. Ад ужасен, мрачен, у Зигфрида нет сил сопротивляться, железная хватка водит его, указываю ему на ничтожество, на свое ничто из другого мира, где он был король, а где он ничто, никто, воздух, который можно брать, как перышко синицы в руку, сжимать, разжимать, можно смять, сломать или сжечь. В болоте куча людей, они увязли навсегда, но этот человек ему знаком, он знал его в своей земной жизни, он был его "другом", удобным и также любящим деньги, бюрократом, вечно тормозящим всё и вся, все дела, словно тем, попадали в болота, вязли там и протухали.
Мученик:
– Мир обронили,
Мир разбили.
Нас новой жизнью наградили,
В ней пламя, лава, серный смрад,
Когда-то ад – был сад,
Когда-то ад и раем был,
Но бог об этом месте навсегда забыл.
Молю тебя, дай руку мне,
Я как во сне,
Не наяву,
В трясине вязкой я тону.
О дай мне шанс,
Избавь лишь нас
От одиночества в мученьях.
Зигфрид:
– О, нет! Утянешь за собою ты меня!
Ты наважденье!
Прочь!
Ничем я не могу тебе помочь!
Не дам тебе руки,
Как сильно не проси.
Зигфрид отдергивает руку от демона и пытается вырваться, убежать прочь, но топь не дает ему сделать и шагу, она всасывает его ноги, обволакивает нагие ступни, которые начинают гореть от кислоты. В дали слышен стук наковальни, уныло поют рабочие в душном овраге, но где до за когтистым холмом, поверх которого бьет красноватый и тусклый свет от кровавого, едва освещающего, но знойного солнца за темными облаками. Кажется, в этом ненастном мире нет покоя, шум, шум и вонь, Зигфрид вдыхает, с ужасом для себя, испарения гниющих в болоте тел.
