— Ну, если у пана Воробья хватит лихости угнаться за Красоткой на своем мерине, то милости прошу, — сказал он и цокнул языком. Красотка в ответ взмахнула гривой и охотно тронулась легкой рысью.

Каурай не собирался облегчать задачу ни коменданту, ни Воробью — если им кровь из носу нужно таскаться за ним хвостом, то пущай побегают. Он вывел лошадь из острожьих ворот и направил ее прямо по дороге — минуя дворы, провожаемый любопытными взглядами девок и свистом ребятни, охами баб да проклятиями стариков. Он не собирался сдерживать пыл Красотки и бросил поводья — норовистой кобылке хотелось вдоволь набегаться по холодку.

Времени до вечера было хоть отбавляй — солнце еще не успело нагуляться по небосводу и только подбиралось к зениту, заливая округу золотистым светом. Однако задерживаться тоже не стоило: едва ли Горюн с его неуступчивым характером охотно возьмется за работу. А выбора у одноглазого нет. Время торопило.

Конский топот Каурай услышал тотчас, когда они с Красоткой миновали околицу и вышли в поля. Юный пан Воробей одной рукой придерживал шапку, а другой что есть мочи подгонял своего чалого, пытаясь нагнать неугомонного колдуна-опричника.

— Долго же ты возишься, пан, — встретил его одноглазый наглой ухмылкой, когда они поравнялись. — Мы уже версту покрыли и свежие, а ты весь в мыле!

— Коняга ни к черту, — протарабанил Воробей и сплюнул. — Не то что твоя, хоть и страшная как сам черт. И как она тебя слушается?

— Любовью и умением, — поднял палец одноглазый и откинулся в седле, чтобы показать казаку, что даже не притрагивается к поводьям, а правит Красоткой одними ногами. — И иногда плеткой, чего уж таить. Не боись, панич, долго я тебя задерживать не буду. Туда и обратно. У меня еще дельце в остроге есть.

— Как по мне, хоть целый день у Горюна проторчи, — снова сплюнул Воробей. — Мне этот острог уже в печенках сидит.

— Да? Отчего ж? Обижают тебя там?

В ответ Воробей только еще раз сплюнул, раскурил люльку и пропал в табачном дыму. Одноглазый не стал его пытать.

Они проехали еще немного, пока не добрались до речки Смородинки. Как не хотелось Красотке нестись до кузницы, обгоняя ветер, но одноглазый вынужден был придержать кобылу — у берега столпилась стайка детишек, напряженно всматриваясь в приближающихся конников. Стоило ребятне заметить черногривую кобылку с опричником в седле, как несколько самых бойких пацанят тут же увязалась за ними.

Воробей попытался отогнать стервецов, но только зря потратил силы — ребятня увязалась за ними вплоть до самой кузницы, но близко подходить не стали, задержавшись на расстоянии полета стрелы от нее.

Пусть какой-то черт и дернул Горюна обосноваться почти на границе с Рыжим лесом, отыскать его обитель не составило большого труда: в небо валил жирный столб дыма да на всю округу раздавались звонкие удары кузнечного молота. Работа была в самом разгаре.

Стоило им показаться у ворот, как на привязи забилась лохматая псина. Следом скрипнула дверь кузницы и на пороге застыл он — рыжий и вечно угрюмый Горюн, в фартуке и перчатках из плотной кожи. Углядев Каурая, слезающего с лошади, тот нахмурился еще больше, не спеша оказывать им теплый прием.

— День добрый, — кивнул одноглазый кузнецу. Собака носилась как оглашенная, силясь порвать привязь и броситься на незваного гостя. Горюн хмурил брови и не думал осаживать свою подопечную.

— Уж точно не в твоей компании, опричник, — наконец отозвался он. — Очень надеюсь, что ты заплутал.

— Нет, я к тебе. Дело есть.

— Я с опричниками никаких дел не вожу, — покачал головой Горюн. — Опричник у порога — жди беды. Езжай отсюда подобру-поздорову!

— Мне нужно твое кузнечное ремесло. Убери свою псину.

— В остроге есть кузнец. Он с радостью подкует твою кобылу.

— Речь не о кобыле. Мне нужно, чтобы ты помог мне со сталью, — кивнул одноглазый на свою новенькую саблю, которая торчала из переметных сумок. — Дело срочное, а острожный кузнец только подковы ковать и умеет. Деньгами не обижу.

— Денег с меня довольно, благодарю, — сплюнул Горюн и направился обратно в кузницу. Хлопнула дверь, оставив одноглазого один на один со злющей псиной. Кузница снова запела голосом кузнечного молота.

— Горюн-то у нас с характером! — прыснул со смеху Воробей, не слезая со своего чалого. — Нечего было и пытаться. На него лишь один Кречет влияние имеет, да панский наказ. Неча было и пытаться.

Одноглазый выругался и, не собираясь возвращаться с пустыми руками, решительно отворил калитку. Шавка только этого и ждала — задыхаясь от лая она подскочила месте, всеми силами норовя вцепиться гостю в штанину. Каурай приподнял повязку и обжег ее до самых костей. Лай обернулся испуганным визгом — собачонка с жалобным скулежом юркнула в свою конуру.

Звон кузнечного молота мигом оборвался, и Горюн снова распахнул дверь, сжимая тяжеленный боевой молот в крепко сжатых пальцах. Едва ли именно им он ковал подковы да правил косы. Таким орудием сподручнее вбивать врагов в землю, как гвозди.

— Ты чего не понял?! — процедил он сквозь зубы при виде того, как Каурай привязывает Красотку к забору.

— Я думал ты сказал “заходи, гость дорогой”, — ухмыльнулся одноглазый и достал ножны с саблей.

— Что ты сделал с моей собакой? — сжал зубы кузнец.

— Припугнул немного, уж больно шумная она у тебя, — пожал плечами Каурай. — Ничего страшного, оклемается.

— А ты чаво тут? — прикрикнул он на Воробья, который, рассевшись в седле и покуривая, наблюдал за их перебранкой.

— Ничего, — пыхнул тот вонючим дымом. — За ним я приставленный. Шоб не помял ты его, горемычный.

— Иди за жинкой следи лучше, ушибленный! — разозлился Горюн и чуть покачнулся вперед, но вовремя сдержал свою злость. — И за детьми своими. Вона их сколько на холме столпилось. Тебя поди ждут?

— А ты деток не касайся, понял? — сплюнул Воробей. — У тебя тута свой был? Где он, всплыл?

— А ну пошел прочь с моего двора! — прошипел Горюн и покрепче перехватил оружие.

— Но-но! — заволновался Воробей, когда Горюн пошел на него с молотом наперевес. — Я тут дельце особой важности выполняю. Приказ воеводы охранять этого!

— Я бы тебе и свои портянки не доверил охранять. Пошел прочь, я сказал!

Воробей зыркнул на него взглядом полным презрения, развернул чалого и ударил его по бокам.

— Не задерживайся, одноглазый, — бросил он через плечо и умчался, подняв ворох пыли.

Даже когда пелена осела, Горюн еще какое-то время стоял, всматриваясь в удаляющуюся фигурку, потом положил молот на широкое плечо и повернулся к одноглазому, который терпеливо ожидал его с саблей в вытянутых руках.

— Я тебе все сказал, — даже не поглядел на нее кузнец. — Иди к острожьему мастеру. Он хоть и бездарь, но заточить ее сумеет.

— И снова ты не прав, мастер Горюн. Ее нужно перековать. Это же твоя работа?.. Да опусти ты свои глаза, мастер, устал уже держать!

Горюн только вытянул губы в нитку и покрепче перехватил молот. Каурай грешным делом подумал, что строптивый кузнец сейчас вытворит какую-нибудь глупость, но тот все же соизволил мельком взглянуть на саблю.

— Сабля хорошая, но для моей работы бесполезная, — взвесил ее в руках одноглазый. — Ей нужна должная закалка, но не на обычном масле. Такого в ваших краях не водится, поэтому — вот.

Следом он вынул из-за пояса кинжал, который ему подарила Ванда, и обнажил его перед глазами кузнеца.

— Видишь красноватые прожилки? — продемонстрировал он изящный дымно-темный клинок, взвесив его на указательных пальцах. — Это не простая имлианская сталь, а сплав, закаленный кузнецами Мамуры, это далеко отсюда. Как говорят, они получают ее из компонентов небесного железа, которое находят в кратерах Марк-абай и выменивают на рабынь. Это тоже далеко. Деталей технологии я не знаю — мамурские кузнецы не спешат делиться ею с первым встречным, но закаляют они металл на каких-то смесях собственного изготовления. Таких ножей можно по пальцам пересчитать, и стоит он очень дорого. Думаю за один такой легко можно взять боевую лошадь, а то и две. Или от пуза кормить семью пару лет или даже больше.