Это всё, что Лиза рассказала мне подробно. Потом было и Осмысление, где ты анализируешь прошедший этап Восхождения и ставишь новые задачи, и обучение, которое, на самом деле, никогда не заканчивается, где бы ты ни был. Лиза после последнего воплощения прошла обучение на Охранителя.

‒ Но почему Римма сказала, что они не ожидали тебя так рано? – поинтересовалась я.

‒ Я была успешным врачом, даже знаменитым, ‒ объясняла Лиза, ‒ стала появляться в СМИ. Моё мнение становилось значимым в обществе. Этим воспользовались некоторые политические силы. Им было важно, чтобы я представляла их интересы. Мне показалось это заманчивым. К тому же, работа врачом была тяжелой, а здесь – слава, внимание, бесчисленные интервью. Моё тщеславие стало перевешивать. Я решила совсем уйти из медицины, заняться политикой, и тут эта катастрофа. Потом на Осмыслении Римма показала мне вариант развития событий, если бы я осталась врачом. Тогда я бы спасла еще много жизней и среди них одну девушку, которая потом должна была родить Героя, того, кто будет разворачивать Землю. Конечно, не он один, но он был бы среди тех, кто возглавлял бы этот Разворот. Но из-за моего тщеславия, отказа от своего призвания этому теперь еще долго не суждено сбыться. Девушка та не была спасена, развоплотилась и ждет нового этапа своего Восхождения снова на Земле для того, чтобы стать матерью именно этому великому пневму.

Вот такая история моей любимой Лизы, или одна из её многих историй. Наше время общения, такого уютного, такого родного, истекло. Часов нет, но у лими́са, который выше тебя по уровню появляется ощущение нехватки энергии, и он вынужден тебя покинуть, чтобы вернуться в свою реальность, в свою среду. Лиза живет сейчас среди таких же, как и она Охранителей. Я крепко её обняла. Она улыбнулась. Иногда, правда, мне кажется, а так, наверное, оно и есть, что Лиза нужна мне больше, чем я ей. Но, возможно, это мой эгоизм нашёптывает мне такие мысли. У Охранителей, да и у Наставников, как я уже давно заметила, нет никаких личных привязанностей. Но когда кто-то из них рядом, ты точно знаешь и чувствуешь, что здесь и сейчас он всецело поглощён тобой, именно тобой и никем другим. Он сосредоточен на тебе, он терпелив и добр, радостен и спокоен.

На прощание Лиза слепила мне снеговика: создание этой мыслеформы заняло несколько мгновений. Потом она исчезла в моём лесу.

А к Наставнику мне нужно идти самой. Афанасий Андреевич в последнем своём воплощении в Материи жил на Земле в Советском Союзе. Последние годы был директором авиационного завода. Во время Великой Отечественной войны их завод в срочном порядке эвакуировали за Волгу в голые поля. Пока строили цеха, работали под открытым небом и в дождь, и в мороз. Обычная рабочая смена – четырнадцать часов. Выпускали по три самолёта в сутки. Афанасий Андреевич развоплотился, не дожив до Победы полтора года: сердце не выдержало. В его кабинете, куда я обычно к нему прихожу, стоит большой письменный стол покрытый зелёным сукном, на столе – чернильница, модель военного самолёта, какая-то толстая тетрадь, два больших чёрных телефона. «Интересно, куда он по ним звонит?» – всегда задавалась я вопросом. Конечно, Афанасий Андреевич знал, что меня «беспокоят» эти телефоны, но сам он об этом ничего не говорил, а я не решалась спросить.

Наставник мой сидел за столом, записывая что-то в журнал, похожий на книгу учёта. На стене – плакат: «Помни, фронту нужны самолёты!» В углу стоит небольшой книжный шкаф со стеклянными дверцами. Все полки заставлены книгами, но на их корешках нет названий. Эти книги читают только Наставники. Я их брать не могу. Вообще, с информацией здесь строго: каждый лими́с может получать лишь те знания, которые соответствуют его уровню сознания, дабы не нарушать Вселенский Закон Целесообразности. Но меня, всё-таки, страшно распирает любопытство. Мне кажется, что если бы я прочитала даже одну строку из книг Наставника, то нашла бы ответ сразу на тысячу вопросов. Но пока эти знания мне недоступны.

Афанасий Андреевич встречается сегодня со мной для «личной консультации», как здесь говорят. Но мне не нравится слово «консультация», от него веет чем-то казённым, сухим. Я всегда называю эти встречи беседами.

Мне пришлось рассказать Наставнику о своих сложностях, упомянула я о словах Лизы о необходимости в героях и о том, что боюсь писать героические варианты сценариев.

‒ Понимаете, Афанасий Андреевич, ‒ волновалась я, ‒ ведь если подвести их каждого к героическому поступку, то выбор может сузиться до своих противоположностей: либо стать героем, либо – предателем. Это такая ответственность! Там на Земле, когда сочиняешь сюжеты, создаёшь свои миры, ты воспринимаешь всё как игру. Но здесь… В праве ли я…, ‒ я не договорила.

Наставник помолчал несколько секунд, взял в руки модель самолёта со стола, повертел её и снова поставил на место. Когда Афанасий Андреевич беседовал со мной, он предпочитал ходить по своему кабинету. Вот и сейчас он встал и начал медленно прохаживаться с заведёнными за спину руками. На нём – белая рубашка, строгий тёмный костюм. Роста он невысокого, фигура немного грузноватая. Афанасий Андреевич всегда задумчив. Ко мне он часто обращается «голубушка»: «Ну что, голубушка, какие сегодня вопросы?», «Ты, голубушка, не торопись», «Ну нет, голубушка, так не пойдёт».

‒ Голубушка, ты не вправе лишать этих лими́сов шанса на быстрое Восхождение. Ведь все мы хотим именно этого, и идём на Землю с этой целью, и ради этого готовы терпеть там телесные и душевные страдания, ‒ убеждал меня Наставник.

‒ И ещё этот вечный страх смерти, ‒ вторила я ему, ‒ который ломает землянам жизнь, мешает Восхождению. Нам говорят здесь: «Вы всё забудете на Земле. Ваш пневм будет отвергать смерть, потому что её на самом деле нет, но он будет видеть смерть вокруг себя и приходить в ужас, и в состоянии этого ужаса ему надо будет жить, творить, служить, рожать и воспитывать детей, радоваться и надеяться. И лими́сы всё равно соглашаются на эти условия. А ещё пневмы на Земле теряют своих близких и любимых, которые или умирают, или исчезают, или предают. Душевная боль, порой, не утихает до конца воплощения. Ну почему, почему земные пневмы лишены таких важных для них знаний? – сетовала я снова и снова.

‒ Нет, голубушка, ‒ возразил Наставник, ‒ не лишены они этих знаний. Просто надо их добыть и поверить в них.

‒ А Вы тогда знали? Вы верили? Там, в Советском Союзе? – спросила я не без лукавства.

‒ Душа горела служением. Я знал Истину, но не умом, а сердцем. И страха не было. Была цель – спасение своей страны и народа. Я и не заметил, как развоплотился: долго ещё жил здесь в Эна́рфии заводом и ждал Победы.

Эти слова Наставник говорил неторопливо и спокойно. Потом вдруг взгляд его сделался решительным.

‒ Нам надо сохранить проект «Земля», и не только Его усилиями, но и нашими общими – всех лими́сов, воплощавшихся там. На самом деле эта планета – одна из самых прекрасных во Вселенной. Он наполнена Творчеством Отца как никакая другая. Мы там все вдыхаем этот эфир творчества и даже не понимаем, насколько одарены, насколько богаты. Вот и знания на самом деле не «тайные».

‒ Но что мешает этим знаниям пробиться?

‒ Ложь. Ложь льётся ежесекундно на земных пневмов от мала до велика, сводит их творческий потенциал на нет. На Земле так привыкают жить во лжи и создавать эту ложь сами, что когда сталкиваются с Правдой, то она для них тяжела, порой просто невыносима, чтобы её принять.

Когда Афанасий Андреевич говорил про ложь, я вся внутренне сжалась: в моей последней земной жизни тоже была ложь. Я лгала Михаилу – моему мужу, и когда он развоплотился раньше меня, то главный вопрос, который меня мучил, был: узнал ли он там, наконец, правду? Михаил часто приходил ко мне на Земле в Астрале: сначала молчаливый и испуганный, потом всё более умиротворённый. Во время этих свиданий он сказал мне, что находится на третьем уровне. Я, помню, изумилась, что находясь на таком низком уровне, Михаил выглядит таким безмятежным и радостным. «Разве можно чувствовать любовь Отца не третьем уровне?», – спросила я. «Да, можно», – ответил он. Я не решилась спросить, узнал ли он здесь, что я лгала ему. Я спросила по-другому: «А ты чувствуешь любовь ко мне?». «Да, чувствую», – он крепко обнял меня. И я его обняла. Он был счастлив и умиротворён. Даже там, на третьем уровне. Затем к нему подошла компания разношёрстных лими́сов, похожих на бывших пьяниц. Но они были чисто одеты и вели себя прилично. Я поняла, что это – его товарищи там, с третьего уровня. Даже были один мальчик и женщина. Потом все они ушли, не проронив не слова, лишь вежливо и виновато улыбаясь.