Перед Кучулуком встала трудная задача – вооружить и обеспечить лошадьми такую уйму воинов. Но гур хан, словно бы предвидя эту его заботу, отправил навстречу новому войску своих посланцев, везших повозки, полные оружия, и гнавших большие конские табуны.

Подобно тому, как в сабле, рождающейся на наковальне кузнеца, заранее, задолго до битвы, уже начинает жить некая дикая страсть, слышимая в звонком и жадном ее звучании, так и в новом войске, еще когда оно только-только начало образовываться из разрозненных частей, заполыхало стремление к боям, сечам и ратным походам.

Кучулук не раз порывался сыскать какой-либо повод, чтобы испытать войско в ратном деле, но гур хан удерживал его:

– Сам вижу, неплохое войско собрали, – задумчиво, размышляя над чем-то другим, говорил он. – Но войско, только что созданное из множества мелких и мало знакомых друг с другом частей, родов и племен, не может быть прочным и монолитным. И потому нельзя сразу же гнать его в огонь и в воду: оно должно устояться, созреть естественным образом, как хлеб в печи. Лишь тогда получишь ты закаленное и надежное воинство, когда люди узнают друг друга получше, когда сюн любой и каждый ратник найдут свое место и почуют рядом надежное плечо. Когда они найдут общий язык, поварятся в одном котле…

Это суждение гур хана почти полностью совпало с повторяющимися наставлениями Кехсэй-Сабараха:

– Нельзя спешить, покуда они не вызрели для сечи, не прошли воинскую подготовку: их ратный дух может упасть, и вряд ли потом его восстановишь. Ибо в случае тяжкого поворота в боевых делах тот, кто потерпел поражение, всегда винит в том других. Вот и начинается тогда взаимное недоверие, и люди становятся подверженными сомнениям. А это – путь к погибели. Ведь если отдельные воины или целые роды ощутят друг к другу хоть слабое чувство недоверия или соперничества, никакого надежного и прочного, как камень, воинства не получится. Поэтому боже упаси доводить рати до такого состояния, где воцарятся соперничество, чувство своего превосходства либо своей униженности, лишь малая толика времени пройдет – и даже малейший из подобных пороков поразит всех хуже заразной хвори!..

Но Кучулуку все эти тонкости приходились не по нутру. Он полагал: войско должно использовать даже самую малую возможность, чтобы вступить в бой. Да и какие там могут быть у него закалка или созревание, если оно простаивает, гниет в тайном и тихом углу? Рать может закалиться лишь в битвах и походах… А эти старцы не ведают меры в своей осторожности да в мудрствованиях… Неужели нельзя испытать новобранцев, чтобы в деле узнать, чего они стоят? Хотя бы в ближней стороне, хоть бы чуть-чуть…

Эти думы терзали Кучулука все время – и истерзали его! И он не удержался: взял с собой пять найманских сюнов и внезапно напал на два небольших, но богатых рода, которые хоронились от остального мира аж в самых верховьях Иртыша. Он одолел их без всяких потерь в своем воинстве, отобрал все их имущество, пригнал к себе весь их скот.

Кучулук надеялся: все это останется в тайне. Кто же может проведать о столь незначительном набеге в дальней глухой стороне? Да не тут-то было! Весть о его вероломном походе дошла не только до монголов, обитавших на востоке. Через них она докатилась грозным раскатом и до ила кара-китаев. Можно сказать, полмира облетела!

«…Глубокоуважаемый, почитаемый всеми владыками окружного мира как верховный вождь народов, великий Дюлюкю-гур хан! Мы доводим до вашего милостивого сведения, что два добрых племени, тэлесцы и хатаги, вместе с харалыками, находящимися под моей защитой и живущие в верховьях Иртыша, подверглись набегу разбойников, обличье которых свидетельствовало, что то были найманы, пришедшие со стороны ваших границ, и потерпели эти племена от тех разбойников немало. Я мог бы направить туда свои войска, но у меня есть опасение, что это может стать причиной гораздо большей беды. Поэтому обращаюсь к Вам, Великий гур хан, почтеннейший старейшина всех владык, с коленопреклоненной просьбой: найдите управу на тех разбойников, замкните деревянные колодки на ногах и руках главаря тех супостатов и отправьте его в наше распоряжение… Такова моя, главного правителя восточных стран, нижайшая просьба к Вам…»

Так писал Дюлюкю-гур хану Чингисхан.

Не зная, что предпринять, гур хан созвал на совет всех уважаемых и наделенных властью людей своего Ила, но опять началась разноголосица.

– Зачем нам ссориться с Великим Драконом, восставшим ото сна? Проще заковать Кучулука в колодки и отправить к нему, – изрек главный советник-тюсюмял.

Его поддержал главный писарь:

– Верно! Чингисхан не устрашился даже великой Китайской державы, покоряет ее. Кто знает, куда дальше он обратит свой взор завоевателя. Так что лучше не затевать с ним распрю по столь незначительной причине. Лучше сдать ему Кучулука.

– Значит, покорно поднимаем лапки всего лишь из-за каких-то слухов?! – взорвался тойон западного крыла войск. – Нет, мы должны дать ему такой жесткий ответ, чтобы он сел и не вдруг поднялся! Нечего ему, обитающему в далеких диких степях, распоряжаться нашими действиями, будто мы его старинные данники! Если вы, гур хан, дорожите своим высоким именем, то даже и не думайте о выдаче Кучулука!

А вот старец Киндигир, известный своим умением в любом спорном деле находить золотую середину, молвил так:

– К чему, о други, нам эти упреки принимать на свой счет? Мы ничего не ведаем, мы ни о чем подобном не слыхивали. Мы вообще далеки от Алтая. Потому что именно там, а не где-то еще обитают племена харалыков и уйгуров, издревле находящихся под вашей защитой, о гур хан, там их пастбища, там места их охоты. И ни о каких иных харалыках мы не ведаем…

– Вот это разумнейший совет! – воскликнул гур хан. – Подготовьте письмо именно в таком духе, отправьте вместе со щедрыми дарами, да пусть повезут его послание такие мудрые и пытливые наши посланцы, которые могли бы все разузнать о настроениях в стане Чингисхана, а если удастся – и о его намерениях.

Гур хан все чаще размышлял о Кучулуке.

Этот молодец, проявлявший столь исключительные качества воина-предводителя, выказывавший и удаль, и яркий ум, становился предметом соперничества и зависти среди своих тойонов, предметом их споров за первенство.

Немудрено: всего за каких-то полгода он сумел собрать хоть и невеликое числом, но очень боеспособное войско, крепкое, пригодное и к быстрым броскам, и к дальним походам, а главное – отважное.

К тому же старик с самого начала увидел в юноше – сироте на тот час, но высокородном потомке славной ханской династии, достойную пару для своей дочери. Вот он и испытывает парня самыми разными путями, чтобы узнать все про его натуру, самые потайные мысли. И начинал убеждаться гур хан: он бы гордился таким сыном, если б у него такой сын был…

Ведь он, правитель Кара-китайского ила, долго приглядывался к самым заметным отпрыскам богатых и знатных родов и племен, чтобы сыскать подходящего дочери жениха, а себе зятя, но не встретил никого толкового, ни единого не увидал, кто заслуживал бы хоть малейшего внимания. К тому же, выбери он в зятья кого-либо из родственного ему племени, обидятся другие, равные этому племени и по силе, и по степени родства с гур ханом. А в столь шаткое время такого раздрая допускать нельзя. Вот почему и устроил бы всех «принятый» зять со стороны, тем более сирота, не имеющий большой родни и обязательств перед нею. И ни у кого не было бы ревности и зависти к более удачливым сородичам.

Да и невеста будущая – что необъезженная кобылка: кичлива да норовиста, она знает себе цену, она стольких знатных соискателей отвергла – а на этого парня с первого взгляда глаз положила. От взора гур хана это не укрылось, и он, когда к нему приезжал на поклон и на беседу Кучулук, стал прятать дочь хоть и не за семью замками, но за прочными завесями…

Ох, в наказание, видно, за его грехи родилась эта строптивица. Натура у нее такая упрямая и жесткая – редкий парень с таким нравом встречается. Устроить бы ей благополучное замужество – авось укротится…