– Все же в отношениях меж двумя великими людьми всегда есть какая-то тайна, и нам ее трудно разгадать!

– Да… К примеру, я не раз бывал на военных советах, где готовились к сражениям против Чингисхана, но никогда из уст Джамухи ни единого худого слова о его бывшем друге не слышал.

– Да неужели?!

– Да, хоть и странно это. Ведь на войне принято клеймить врага, умалять его достоинства лишь для того, чтобы укрепить в своих воинах веру в победу.

– А правда ли, что Чингисхан призвал его к себе, когда тот оказался сокрушенным судьбой, когда был унижен и раздавлен?

– Да, было такое!

– Чудеса! Как в какой-то дивной легенде…

– Но Джамуха напрочь отказался, более того – сам просил смерти, говорил: «Отпусти меня!»

– О, ужас!

– Да, ужасно это было… Но было именно так!

– Поразительно… И в наше-то жалкое время родятся такие люди… – Гур хан с мальчишеской горячностью покачал седой головой, лицо его потемнело. – А вот мы, ничтожные, такую долгую жизнь прожили на этой земле, но нет в ней ни единого события, которое достойно стало бы подобной легенды…

– Ну, что вы! Да разве есть в окружающем нас мире правитель, равный и тем более превосходящий Великого гур хана своим могуществом?! Ведь от вас одного зависит судьба огромной державы.

– Эх! – Гур хан печально усмехнулся. – Какое точное слово ты вымолвил: «одного»… Действительно, я один держу в руках весь Ил кара-китаев. Один! Ты же видел вчера: нет у меня ни единого умного и толкового полководца, тюсюмяла, советника, нет достойной правой и левой руки в правлении. Я совсем одинок… И это – моя беда, бесславье мое…

– Но, гур хан, я ведь совсем иное имел в виду! – с запоздалым сожалением о нечаянно вырвавшихся словах воскликнул Кехсэй, он видел – гур хан задет за живое.

– Ладно, оставим это… А вот что: ведь и о тебе тоже есть слух, будто и тебя Чингисхан призывал к себе, сулил высокую должность, но ты отказался. Так?

– О, гур хан, как же точно вы обо всем осведомлены, даже о том, что происходит столь далеко от вас! – искренне воскликнул удивленный Кехсэй.

– Как-никак, будучи правителем целой страны, должен же я обладать какими-то глазами и ушами, кроме своих собственных. – Гур хан, поднявшись, бесшумно зашагал по мягкому ковру, а потом, остановившись, испытующе глянул на Кехсэй-Сабараха. – Но то, что ведомо тебе лишь по слухам, в действительности может предстать совершенно иным. Вот потому я с таким пристрастием и расспрашиваю тебя. Иногда человек ведь услышит что-то собственными ушами – а истолкует превратно. Так что же было?

– Я действительно несколько раз говорил с Чингисханом.

– Когда и как?

– Помнится, на второй день после поражения в битве, когда мы все уже стали пленниками, он повелел меня отыскать и к нему привести. Потом еще дважды приглашал на беседу с ним.

– Ну и что?

– Да, он и впрямь звал меня в свое воинство, однако, вопреки слухам, определенно никакой высокой должности не сулил.

– И ты отказался?

– Я сказал, что мне надо подлечить раны, а тем временем я обдумаю его предложение.

– И сбежал к Кучулуку!

– Нет, не сбежал: отправился к своему, родовому, Хану. Никакими обычаями и уставами это не возбраняется…

– Так-то оно так… – согласился гур хан в задумчивости. – Но, говорят, Чингисхан потому и стал великим правителем, что умел в каждом увидеть ему одному присущие таланты и достоинства. И разве не становится несчастным воин, попав под начало тупого и недальновидного военачальника, и разве не будет он счастлив, когда его правитель умен и проницателен?

– Мне это знать не дано, мне правителей выбирать не приходилось… Какой ни есть правитель – это моя судьба, – так, не зная, куда деваться от смущения, отвечал Кехсэй, чью судьбу столь проницательно и точно разглядел его мудрый собеседник.

Разве все равно, кого избрать себе властелином – полководца, набирающего державную силу, того, кто уже взял большую власть над Степью, или – обнищавшего и ударившегося в бега Хана-мальчишку? – Гур хан вперил взор в старого воина, опустившего голову, словно провинившийся мальчик. – Вот мои тойоны, окажись они на твоем месте, ни мига бы не раздумывали, перешагнули бы через своего законного владыку – и дело с концом…

– Не дай бог до такого докатиться! – воскликнул, перекрестившись, Кехсэй-Сабарах, вспомнив тот страшный для Найманского ила день. – Может ли выпасть на долю человека большее проклятие, чем это: увидеть, как рушится благополучие, веками наживавшееся, как распадается строй, еще вчера казавшийся незыблемым, и, более того, самому участвовать в этом разрушении… И мне ли, считай, уже прожившему свой век, теперь пресмыкаться перед чужим Ханом? Пройденная моя дорога много длиннее той, что предстоит, и у меня теперь единственное достояние – мое доброе имя, которое заслужил немалой кровью и потом.

– Истину говоришь. Мне ведомо, какие мучения и лишения пришлось вам испытать.

– Вот поэтому-то, о Великий гур хан, мы сторицей отплатим за помощь в смертельно тяжкие наши дни. Я – старик, а Хан – отпрыск знаменитых правителей, познал все препятствия и горести, какие только может обрушить жизнь на человека. И, как я вижу, из него выйдет настоящий полководец, талант которого уже заложен в нем самой природой. Если бы вы, повелитель, потом постепенно приблизили его к себе, он стал бы самой надежной опорой, верным помощником.

– Ладно-ладно, я понял. – Гур хан усмехнулся. – Истинную сущность твоего Кучулука покажет время… Мы же испытаем его жаждой славы – славы, которая желаннее всего, ибо за нее соперничают и бьются, мы испытаем его блеском богатства, которое ослепляет сильнее солнца, испытаем чинами и должностями, которые так притягивают, что из-за них многие плетут интриги и не чураются коварства и подлости… Это долгий путь, он займет не менее двух-трех лет. Об этом мы еще поговорим отдельно. Ибо обнищавших да обездоленных отпрысков некогда славных правящих династий – много. И обычно мало выходит из них толку: нe выдерживают они горькой участи павшего из-за переполненной чаши грехов. Более того: у проклятых судьбой нередко проявляется лживый и жестокий нрав, они порочны и души у них изуродованы. Так что, старик, пойми меня правильно, но я раскрыл двери помощи столь широко не столько ради одного славного происхождения Кучулука, сколько из уважения к твоему славному имени.

– О-о! – простонал Кехсэй-Caбaрax от изумления, вскинул взор на гур хана, а затем, смущенно опустив глаза, охнул еще несколько раз. Гур хан продолжил:

– Я говорю тебе то, что думаю. Ведь каждому особо дорогим и желанным представляется то, чего он лишен по судьбе. За всю мою жизнь не сыскался у меня ни единый воин, подобный тебе, приносящий своему правителю лишь победы и славу. Правда, я и сам, пожалуй, в том повинен. Смолоду лично вел в битву все войска, не считаясь с тем, крупное ли это соединение, будь даже меген или всего лишь сотня, никому не доверял руководство… И в итоге на старости лет оказался без настоящих полководцев. И я чувствую, что вместе со мною дряхлеют и мой Ил, держава моя, и воинство мое – старятся, слабеют, как я сам…

– Я не буду возводить черную напраслину на моих былых правителей, давно почивших, ушедших к Богу, – выдохнул Кехсэй-Сабарах. – Сроду таким пороком не страдал, а уж на старости лет и вовсе постыдно в него впадать… Им, моим владыкам, я немало принес побед, а правители противных сторон терпели от меня пагубу, их роды – несчастья и разрушения. Сколько, бывало, стад и табунов гнал впереди себя после войн, а за мною тянулись целые обозы добра и сокровищ. Но все это растаяло, как снег, и ушло сквозь пальцы дождевой водой. И что особенно горько: ни единого слова благодарности! Напротив, мне всегда в укор ставили: мол, вот там-то ты мог взять и побольше, а там-то по пути часть взятого растерял… Вы, гур хан, всего лишь второй человек, который оценил мои заслуги.

– Вот как! Ну а кто же был первым, хотелось бы узнать?

– Даже и ответить непросто, с трудом уже и самому-то в них не верится… Ответ мой может показаться хвастовством, присказкой ради красного словца…