Так Хорчу оказался в стане Тэмучина.

Вечером, когда потомки великих Ханов, переживающие ее лучшие времена, собрались в ожидании ужина, приготовленного из гостинцев Джамухи, Хорчу поведал свой вещий сон.

Все улыбались, слушая, кивали головами, как это всегда бывает, когда речь идет о чем-то несбыточном, вздыхали благодушно. Только Тэмучин сидел со странной тоской в глазах, все более отдаляясь ото всех, отстраняясь так, что в какой-то миг Хорчу показалось, будто в сурте больше никого и нет, кроме самого Хана. Хорчу даже в собственном присутствии усомнился – пощупал себя, дабы проверить, существует ли он еще, и вскричал:

– Д-Джамуха-то мне ч-что велел: с-сразу же, говорит, проси Тэмучина, если, мол, с-сбудется сон и он с-станет по-по-повелителем всех п-правителей, даст он тебе т-трид-цать жен или нет?! У него, мол, слово т-твердое!

– Ну, если сбудется, – улыбнулся Тэмучин, – я сделаю тебя тойоном-туменеем – темником, а в подчинение тебе дам десять мегенов!

– Зачем мне столько?! – охнул Хорчу без заиканий. – Я с-с ними не с-справлюсь… Мне бы т-тридцать жен!

Грохнул дружный смех.

– А с женами-то управишься?

– Упэ-пэ-правлюсь! – заторопился заика.

– Со всеми тридцатью?!

– Со все-все-все…

– По-моему, он достоин тридцати жен! – обратился к сородичам Тэмучин. – Дело осталось за малым…

Был еще один замечательный воин, помощь и опыт которого Чингисхан не мог забыть: опытнейший, битый-перебитый жизнью Тогрул-Хан, вождь племени кэрэитов.

Для сирот Тэмучина и Джамухи в их отрочестве, когда так необходима рядом сильная рука старшего, Тогрул-Хан заменил отца. Он частенько приглашал парнишек в свой стан, учил воинскому искусству и всяким жизненным премудростям.

– Родовое имя, честь – превыше любого богатства, – любил повторять Тогрул-Хан.

Эти слова просто вживились в сознание Тэмучина, и со временем он сделал их непреложным понятием для каждого в своем племени, возведя его на более высокую ступень: «Имя и честь – превыше жизни и смерти».

Когда Тэмучин был вынужден хорониться от врагов, он находил прибежище у Тогрул-Хана. Зная, что побратим здесь, подъезжал к Тогрул-Хану и Джамуха.

– Как меняются времена! – пускался в рассуждения в ту пору Тогрул-Хан. – Люди становятся другими. Раньше все решали только вожди племен и родов, даже у самых отчаянных тойонов среднего и низшего звания и в мыслях не могло появиться желание вмешаться, что-то предложить свое… А ныне какой-нибудь тойон-арбанай начинает вести себя, как батыр или Хан! Считает, будто он знает, что делать.

– Разве это плохо? – задумывался Тэмучин.

– Если воин не принимает слова командира на веру, он не способен их беспрекословно выполнить! Все это влечет за собой разногласия, распад.

– Значит, начнутся большие войны! – с жаром потирая руки, тряхнул весело кудрями Джамуха. – Нам с Тэмучином терять нечего, а вот добыть кое-что можем!

– Грех радоваться большой войне! Когда-нибудь вы помянете мои слова…

В стане Тогрул-Хана действительно не было единомыслия: кэрэиты известны своим обидчивым, неуживчивым характером, и если бы не мудрость и доброта их вождя, не миновать бы этому племени беды…

Для Тэмучина это было время, когда после пленения душа его смиренно и внимательно стала прислушиваться ко всему вокруг. Он вынес тогда из пребывания у кэрэитов один вывод: объединить всех может жесткий закон. Сильные духом боятся позора, слабые – наказания…

В те годы Тогрул-Хан был еще молодым человеком, хотя юным Джамухе и Тэмучину он казался глубоким стариком: высокий лоб его напоминал земную кору в знойное лето.

Ему было всего восемь лет, когда меркиты увели его в рабство. Вскоре его отцу, Хурчахыс-Хану, удалось разбить меркитов на реке Селенга.

В двенадцать лет он оказался пленником татарского Аджи-Хана, одолевшего тогда кэрэитов. Два года он, потомок старинного рода, пас верблюдов в землях татар. В четырнадцать, окрепнув, ему удалось бежать: помог достать коня один из пастухов.

К той поре его отец, Хурчахыс-Хан, уже упокоился, оставив завещание, по которому Ханом должен был стать его старший сын Тогрул. Но многие вожди родов, каждый из которых сам надеялся стать Ханом, не приняли Тогрула. Кэрэиты разделились, началась бойня, войско юного Тогрула потерпело поражение. Вновь ждала его тяжкая доля, а то и смерть, если бы не пришел на подмогу друг детства Джэсэгэй. Отец Тэмучина наголову разбил противников Тогрула. С той поры степь знает и считается с именем Тогрул-Хана.

Многим простил обиду Тогрул-Хан, но со своими ближайшими соседями, склочными меркитами, способными выяснять отношения из-за оперения стрелы, Тогрул-Хан сводил счеты всю жизнь. Впрочем, здесь их интересы с Тэмучином совпадали.

Когда была похищена и пленена молодая жена Чингисхана, Борте, Тогрул-Хан первым вызвался помочь. Посчитал тогда делом чести пособить побратиму и Джамуха…

Меркиты в уверенности, что никто не сможет преодолеть глубокие пещеры и отвесные скалы на пути к ним, даже охрану не выставили. Тэмучин, Джамуха и Тогрул-Хан обрушились на них, как горный обвал, с трех сторон: что можно было разграбить – разграбили, унести – унесли. Много было добыто богатства, оскорбление отомщено…

Однако, как убедился с годами Тэмучин, вожделение жадности всегда сбивает с истинного пути и уводит от великих успехов. Тогда могли бы захватить вождя удуйут-меркитов. Тохтоо-бэки преспокойно почивал в своем сурте, но в последний момент его успели предупредить люди, рыбачившие на реке Килхо, примчавшись ночью. Он успел присоединиться к вождю увас-меркитов Дайар-Усуну, и вместе они ушли вниз по Селенге в сторону Баргузина всего с несколькими нукерами. Удалось захватить лишь вождя хаатай-меркитов – ему надели на шею колоду.

Тэмучину же тогда было не до меркитских вождей и уж тем более не до богатств. Он метался, как больной, среди обезумевших меркитов, кидался наперерез бегущим толпам в страхе, что вот сейчас, когда он уже здесь, в стане врага, и Борте, похищенная жена его, где-то рядом, что-нибудь может случиться… «Борте! – кричал он, перекрывая сабельный звон, рев скота и общий людской ор. – Борте!» Темень стояла средь скал, как в каменном мешке, лиц было не разобрать. «Борте!» – прогремел он, теряя надежду. Не было ответа… Как потом жена рассказывала, голос его расслышала старуха Хайахсын, славившаяся чутким ухом: «Никак Тэмучин? – проговорила старуха. – Верно, муж тебя кличет…» Борте в гомоне так и не могла ничего разобрать, на полном ходу соскочила с арбы, стала метаться во мгле, натыкаясь на людей и скот. И вдруг в свете глянувшей луны увидела своего благоверного – и повисла на поводу у коня Тэмучина…

Тэмучин оставил сражение, исход которого был предрешен, послав Тогрул-Хану и Джамухе короткую весть: «Я нашел потерю».

Странным образом пропала тогда мать Бэлгитея. Сыну указали сурт, где находилась старуха, он бросился туда, но никого не застал. Люди рассказали, что она ушла, сказав напоследок: «Мои сыновья стали великими батырами, переворачивающими всю жизнь земли. Как же я могу смотреть им в глаза, если свершила грех рабов и челяди?!» Больше ее никто не видел.

Не только Тэмучин, многие потом, пытаясь истолковать ее слова, заподозрили, что старуха, имевшая среди предков меркитов, указала место зимовки семейства своего Хана… Свершила грех, как и несчастный Бэктэр когда-то…

Люди думали так тайком, ни до, ни после не высказывая подобных мыслей Бэлгитею. Как лишившемуся матери тогда ему доверили решить судьбу тех трех сотен из меркитского рода, которые участвовали в разграблении стана и похищении жены Тэмучина. Бэлгитей приказал казнить всех трехсот вместе с родственниками, чтобы некому было мстить; их женщин и детей поделили по справедливости между людьми Тэмучина, Джамухи и Тогрул-Хана…

Также на три части разделили следующим днем и других полоненных меркитов, их скот и имущество.

На широком пиру победы немногословный обычно Тэмучин был велеречив: