Степеннее, с большим пониманием она стала относиться и к косым взглядам Сачихал. Да, если бы та стала женой-хотун, при поддержке ее влиятельного рода Джэсэгэй сделался бы Ханом монголов. После смерти Хабыл-Хана племя несколько лет оставалось без Хана, раздираемое родовыми распрями. Ни один из родовых вождей не мог признать преимущество другого; Джэсэгэй же как раз пугал всех своей яркостью, исключительностью, совершенством, перед которым прочие тускнели…

Более двух десятков лет потребовалось его сыну, чтобы сделать то, что могло бы достаться ему по наследству: стать Чингисханом, собрав воедино тридцать колен монгольских. Тэмучин взял все лучшее от отца, но еще был наделен и тем, что для Джэсэгэя не имело особого значения, – даром повелевать.

Мать налила чай в пиалу, подала сыну. По глазам ее, залучавшимся теплотой, Тэмучин понял, что он вновь напомнил ей отца: за три десятка лет она не расплескала любви к мужу. Время также мало тронуло лик ее, лишь легкие морщинки, наползшие на уголки глаз, чуть выдавали прожитые годы.

– Когда я была совсем маленькой, – заговорила тихо мать, – народ, в котором я родилась, олхонуты, был неспособен к настоящей войне. От посягателей на наше добро мы скрывались, уходили подальше. Однажды мы ушли за много-много кес, в иные земли. Там высокие горы, много деревьев и большое озеро. Его называют Бай Кель – Богатым озером. Зима там холодная и длинная, а лето жаркое. Если в этих землях расположить ставку, на которую хищные найманы сразу же начнут охоту, чтобы вырвать из тела нашего племени сердце, враги ее долго не смогут разыскать.

Чингисхан в который раз подивился точности воинского чутья матери, благодаря которому, может быть, весь род и дожил до этих дней.

Когда-то, еще в противоборстве с тайчиутами, в котором о победе не приходилось и мечтать, мать сказала ему: «Знаешь, чем спасается мелкий зверь от крупного: он знает каждую извилину вокруг своей норы или логова. Изучай местность, сделай степь своим союзником».

Дни и ночи напролет Тэмучин с людьми тогда мотался округе, объезжая самые дальние, лесные и гористые места

Приближенные тойоны начинали коситься на него, полагая, что Хан занимается пустым. Зато потом, когда, отступая, как бы спасаясь бегством, со взгорья, к которому хорошо знали подступы, встречали уверенных, потерявших бдительность тайчиутов лучники, а затем, подобно камнепаду, обрушивались верховые – все стали осматривать и ощупывать каждый камень. Затем эта тактика стала существенной частью и большой войны, обеспечивающей успех.

Мать – великий стратег, всего более она печется о ближних, о своем роде. Но, может быть, умение зрить через расстояния и времена и начинается с этой непрестанной заботы о родных и близких?..

Так или иначе, но мысли о создании тайной ставки приходили и ему в голову, только он никак не мог понять: как ее можно в степи спрятать?!

– На лошадях горы перейти трудно, людей можно отправить по реке… – продолжала мать. – По течению они доплывут быстро.

– Да, но как возвращаться?

– Зимой, когда река встанет. На оленях, как делают это тамошние племена.

Тэмучин поставил пиалу. Мать подлила ему пахучего зеленого отвара, чуть заполнив дно.

– А не случится ли так, – вновь засомневался сын, – что тот род, который поселится в северной ставке, поневоле оторвется от всех остальных? Пустит корни и заживет своей жизнью?

– Видимо, нужно будет менять людей. И каждый раз с отправляющейся партией главной ставки назначать нового человека.

– Выходит, в ставке вместе с семейством Хана будет проживать то один, то другой род. Представители разных родов также станут поочередно и главой ставки. Тогда каждый род почувствует себя приближенным к Хану и кончатся извечные раздоры из-за желания сделать главой ставки своего человека?

Мать улыбнулась догадливости сына.

Тэмучин же снова подумал о том, что как он был перед матерью младенцем, так им и остается. Без нее, наверное, уже давно бы выбился из сил и ничего толкового бы не сделал, ибо тяжела эта ноша – объединять разношерстный народ. Но расслабляться нельзя, даже имея такую опору! Боги помогают только идущему, вкладывают мысль – ищущему.

– Не слишком ли ты приближаешь к себе своих военачальников? – посмотрела внимательно мать.

И об этом он тоже думал! Но как иначе, когда столько путей пройдено бок о бок?! Как он может быть недоступным с Джэлмэ, Мухулаем, Боорчу, Хубулаем, Борохулом, Сиги-Кутуком, а из молодых – с Джэбэ и Сюбетеем?! Если как на духу, то он и Ханом-то себя не чувствует, скорее – военным вождем.

– Вершина одна. Даже самые приближенные к тебе люди должны помнить, что вершина монголов – это их Чингисхан. Тогда они будут понимать тебя с полуслова, ловить твои мысли с полувзгляда и делать, о чем ты еще только хочешь подумать!..

В самом деле, кто из великих тойонов войска Чингисхана может угадывать его мысли?

Пока всех, включая самого Тэмучина, явственно опережала мать.

Не успел Чингисхан откинуть полы своего сурта, как Борте, жена его, прильнув ласково к груди, завела речь, будто слышала его разговор с матерью:

– Приходил Сюбетей, и этот мальчишка так тебя запросто спрашивает, как равного! Чингисхана ему, видите ли, подавай! Ничего себе, думаю! Ты с ними построже, покрепче их держи!

Тэмучин провел ладонью по ее волосам, поглядел с улыбкой. И вдруг с какой-то внутренней оторопью, как от прикосновения к тайному, в лице жены отчетливо разглядел черты матери: с годами сноха делалась все более похожей на кровь! Удивительно, как повторяются времена, как минувшее прорастает в будущем.

Когда-то его отец, легендарный батыр Джэсэгэй, отобрал силой жену у одного из молодых меркитских вождей. Злопамятные меркиты долго ждали отмщения, которое наверняка придумали в свою бытность еще старейшины рода.

И вот уже у него, Тэмучина, сына Джэсэгэя и Ожулун, налетом выкрали жену, когда он привез ее в стан. Борте познала плен…

Правда, в отличие от меркитского вождя, примирившегося с положением, ему, Тэмучину, удалось вернуть судьбу в свое русло. Мать тогда так и сказала: «Не отстоишь судьбу, так она и закрутит, утянет в свои темные воды, будто в омут!»

– Как дети? – спросил муж.

– Что им, детям! По степи на лошадях наперегонки носятся.

– А младший где?

– С ними, где ему еще быть.

– Он что, уже умеет сидеть в седле?!

– Вот, отец! Расскажи кому, не поверят. Да он еще ходить не умел, а уже в седле держался!

И от смеха ее звонкого, от порывистого прикосновения руки захолонуло сердце, до немоты обожгло неодолимое желание, страсть…

И, как всегда в такие мгновения, резанула боль, изъедающая душу ревность к тому поганому меркиту, который обладал ее телом, таким родным, принадлежащим только ему!..

Мать всегда решительно защищала невестку: «Меня лучше укоряй! Она расплатилась за мой грех… Тебе ли объяснять, что человек в плену неволен. Только последний дурак попытается привлечь человека к ответу за действия в подневольном состоянии».

К Борте, особенно на людях, он был внимателен, уважителен, чтобы ни одна собака в степи даже подумать о ней худого не посмела!

– Скоро тебе с детьми придется уехать, – сказал Чингисхан, еще раз с признательностью подумав о проницательности и дальновидности матери. – Северная ставка необходима.