Так продолжалось две ночи, а затем он и вовсе перестал засыпать.

  - Я не могу уснуть, хотя очень хочу, - говорил он мне, крепко обнимая меня за шерстистую шею. - Я боюсь спать. Осень настигнет меня во сне и убьёт. Я вижу её, - шептал он, - я вижу её в темноте, вон там, рядом с дверью. Она смотрит на меня, не моргая, и глаза её мертвы. Она ждёт, когда я сдамся. Ей плевать, что она причиняет мне боль, она просто вершит свою охоту. Ей всё безразлично, она жестока и кровожадна, потому что она - само время...

  Я слушала его речи, цепенея от ужаса. Морис не засыпал. Когда он уставал лежать и нести бред, он вставал и начинал ходить по дому и что-то делать - да-да, среди ночи. Он зажигал свечи, принимался писать, но через некоторое время вскакивал из-за стола, будто обжегшись своими словами. Он брал в руки гитару, щипал пару нот, но затем с отвращением отбрасывал инструмент в угол, нисколько не заботясь о его сохранности. Морис совершенно осатанел. Всё, за что бы он ни взялся, огорчало и бесило его.

  По истечении пяти дней без сна он стал похож на ходячего психованного мертвеца. Под его глазами залегли круги, движения стали рваными, походка - замедленной и кривой. Он стал срываться на меня без причины, мог даже причинить мне боль в порыве спонтанной ярости. Это было тяжёлое время, но всё-таки кончилось и оно. Правда, не без моей помощи.

  ***

  В тот день поднялся северный ветер, пронзая, будто лезвием, застывший уже воздух. Огонёк в лампе, что стояла у окна, надрывно дрожал. Морис сидел за столом и что-то писал корявым, быстрым почерком. У него мялась бумага от резких движений руки, его это злило, и он комкал её и выбрасывал в камин, хотя она была почти чистая. Мне было неприятно видеть такой расход ценного материала - бумагу у нас достать всё-таки сложно, особенно в холод, когда проще убиться, чем доползти до ближайшей деревни. Да и Гаю сейчас некогда нас навещать, у него свои дела-заботы.

  Но делать Морису замечание я поостереглась, уж больно агрессивным он нынче стал. Так однажды он ударил меня по спине, когда я уронила его гитару. Мне пришлось весь вечер сглатывать обиду, забившись в угол за лоскутной шторкой.

  Да моё замечание и не понадобилось. Морис и сам прекратил это дело после порчи десятого листа. Он отбросил карандаш, встал из-за стола и медленно прошёлся по комнате, заламывая руки. Взгляд его, красный от бессонницы, скользил по стенам, по потолку, иногда бессмысленно касаясь моего лица. Я наблюдала за Морисом, ожидая чего угодно. Я была напряжена. Мне иногда даже казалось, что я и сама начинаю терять рассудок. В конце концов, я тоже не спала всё это время.

  - Я устал это терпеть, - сказал Морис, остановившись. Он помолчал, покачиваясь взад-вперёд и сцепив длинные пальцы у живота. - Я больше не могу так. Осень выпивает из меня жизнь. Я бы убил её, но не могу, ведь её не существует.

  - Если хочешь, я попробую её убить, - тихонько отозвалась я.

  Морис резко повернулся ко мне:

  - Что?

  Я сидела на полу у камина на своём излюбленном месте, закутавшись в тёплый плед, и решительно смотрела Морису в глаза. У меня не было чёткого плана, но я понимала точно: со всем этим нужно немедленно покончить. Как я это сделаю? Как избавлю Мориса от его ужаса перед чем-то, что таится в его воспалённой голове? Как я убью то, чего не существует? Но моя бездумная решимость, видимо, была убедительна, потому что Мор неожиданно взволновался, лихорадочно заблестели его измученные глаза. Он схватился рукой за ворот свитера, облизнул языком пересохшие искусанные губы, задрожал - я увидела, как содрогаются его плечи.

  - Можешь? - тихо спросил он, и голос его зазвучал так, что даже если бы я и не могла, я всё равно бы сделала. - Ты убьёшь её?

  - Доставай ружьё, Мор, - сказала я, вставая. - Сейчас мы пойдём на охоту.

  И мы пошли. Он сам вёл меня. Он быстро шёл впереди, постоянно спотыкаясь, скрипя по листве своими неосторожными шагами, опираясь на кривую палку-трость. Я шла спокойно, не теряя его из виду, в отличие от него я умела вести себя в лесу. Кажется, Морис не очень-то осознавал, куда идёт, он следовал лишь за своим кошмаром, а может, просто бежал от него прочь. И честно сказать, я так и не поняла, что такое эта его "Осень". Может, за её образом скрывался облик смерти, которую боятся все: не только писатели и поэты, но даже я, некогда беспризорная дворняга? В любом случае эта мелочь в тот момент меня не волновала - я была на охоте и думала только о ней.

  Пусть это и охота на какую-то там выдуманную Осень.

  Морис привёл меня к тому самому обрыву, с которого я упала той замечательной весной. Сейчас здесь всё было не так: бледная зелень и песчаная желтизна сменилась серостью и коричневатой гнилью. Здесь было так же мертво, как в подземных царствах из мифов, не хватало лишь какой-нибудь богини, наполовину мёртвой и плотью, и душой.

  Морис подошёл к обрыву и заглянул вниз, опершись на свою палку. Затем он отшатнулся, будто у него закружилась голова, и сделал пару шагов в сторону. Выглядел он так, будто вот-вот упадёт в обморок - от усталости, наверно, и не мудрено. Я тоже приблизилась к обрыву. Вид отсюда открывался всё-таки красивый, необъятный - леса, непреодолимые, захватывающие дух леса, от которых нас отделяла лишь лента замёрзшей реки. Ради этого вида я и полезла тогда на дерево, которое так меня подвело, скинув в беснующуюся весеннюю воду.