Существенно, с другой стороны, что имя Борис, не прошедшее горнило византийской огласовки, оказалось единственным на все православные святцы именем христианского святого, начинающимся на букву -Б-. В домонгольское время это обстоятельство, судя по всему, не имело большого значения, так как в ту пору сосуществовали разные способы монашеского имянаречения и правило созвучия крестильного и иноческого имени отнюдь не было доминирующим. Однако много позже, когда в Московской Руси возобладал именно этот принцип, обнаружилось, что носители столь популярного имени, принимая постриг, не имеют возможности следовать общераспространенному благочестивому обычаю. Ради преодоления подобной алфавитной ущербности предпринимается не имеющий прецедентов в русской антропонимической практике шаг: создается уникальное для церковного обихода имя Боголеп, которое на протяжении всего Средневековья функционировало исключительно как имя монашеское. Во всех случаях, когда нам известно крестильное имя его обладателя, это непременно не что иное, как Борис.
Так, в первой половине XVI в. имя Боголеп получил в монашестве князь Борис Иванович Горбатый, скончавшийся в 1538 г. [Леонид Кавелин, 1879: 83]. В середине XVI в. Боголепом стал Борис Цветной, отец некоего Ивана / Тучко[35]; примерно в ту же пору жил и священноинок Боголеп, в миру Борис, строитель Троицкого Сергиева монастыря в Великих Луках, постригший св. Мартирия Зеленецкого[36]. В 1559 г. с именем Боголеп принял постриг великокняжеский ловчий Борис Васильевич Дятлов [Алексеев, 2006: 59]. В 1639 г. с этим именем постригся Борис Васильевич Львов, насельник Кожеозерского монастыря и автор Жития Никодима Кожеозерского [Понырко, 1992]. Существует, наконец, святой с именем Боголеп — Боголеп Черноярский (в миру Борис Яковлевич Ушаков), он принял это имя в середине XVII в.[37]
Число примеров такого рода можно умножить. В нашей перспективе они недвусмысленно свидетельствуют, что Годунов сделался в монашестве Боголепом именно потому, что в крещении был Борисом: такое имянаречение было вполне закономерным, традиционным и регулярным[38]. С другой стороны, публичный характер имени Борис в биографии Годунова засвидетельствован в сотнях документов, относящихся как ко времени его правления, так и к периоду его постепенного возвышения при двух царях из династии Рюриковичей. Иными словами, это имя, судя по всему, занимало сразу две ячейки в существующей антропонимической матрице, совмещая в себе функции крестильного и публичного[39], что обычно бывало у тех, кто в миру был одноименным.
Остается ли в таком случае в антропонимическом досье Бориса (Боголепа) место для каких-либо еще дополнительных именований?
В различных исследованиях можно обнаружить целых два полноценных христианских имени, которые связываются с фигурой этого русского государя, и еще одно нехристианское. Остановимся подробнее на каждом из этих антропонимов.
Иаков (Яков)
Казус с именем Иаков применительно к Годунову достоин того, чтобы быть включенным в учебник для студента-историка — как кажется, он мог бы занять подобающее место в любом пособии по вспомогательным историческим дисциплинам в разделе «Ошибки». Что же не так с этим именем?
В некоторых исследованиях, в частности, в труде замечательного этнографа Н. Н. Харузина (который, между прочим, одним из первых обратил особое внимание на феномен светской христианской двуименности в допетровской Руси и отметил необходимость специального его изучения) можно встретить вполне уверенное утверждение, что у царя Бориса было второе мирское имя Иаков[40]. Н. Н. Харузин не счел необходимым сопроводить это указание ссылками и аргументами, поскольку оно было почерпнуто из источника действительно общедоступного и общеизвестного — «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Здесь это известие появляется как некий элемент подлинной генеалогии Лжедмитрия I (Григория Отрепьева), где утверждается между прочим, что настоящего отца самозванца звали Яковом и он был тезкой Годунова по одному из имен:
См. […] современную Повесть о Борисе Годунове и Разстриге (принадлежащую А. И. Ермолаеву), где сказано, что отец Разстригин назывался Яковом, как и сам Годунов (следственно Яков-Борис) [Карамзин, XI: 38 [гл. II, примеч. 194]][41].
Ни в каком другом источнике сведений об имени Яков у Бориса Годунова обнаружить не удается. Вообще говоря, сам по себе этот факт не должен непременно насторожить исследователя: при наличии у человека двух христианских имен одно из них всегда остается более интимным и куда реже проникает в письменные тексты. Ситуация, когда оно дошло до нас в одном-единственном памятнике, вполне типична для истории этого явления.
Как же именно упоминаемый Н. М. Карамзиным источник говорит о двуименности русского царя?
Здесь мы сталкиваемся с некоторой неожиданностью. Подробное и добросовестное чтение «Повести како восхити царский престол Борис Годунов», того самого текста, принадлежавшего А. И. Ермолаеву, который Н. М. Карамзин именует «Повестью о Борисе Годунове», не позволяет обнаружить в нем никаких упоминаний о втором мирском имени государя. Зато такое чтение дает возможность восстановить механизм возникновения этих целиком ошибочных сведений.
В «Повести» мы находим некий пассаж, содержащий сложную сравнительно-уподобительную конструкцию:
И попусти на него такова же врага и законопреступника, Росийсия же области, града зовомаго Галича, отъ малые чади сынчишка боярского Юшку Яковлева сына Отрепьева, яковъ и самъ той святоубшца Борисъ Годуновъ [РИБ, XIII: 154].
Совершенно очевидно, что при беглом просмотре рукописи сам Н. М. Карамзин (а скорее, кто-то из его сотрудников) принял элемент синтаксической конструкции таков… яков за имя собственное[42], и ошибка эта дала жизнь несуществующему царскому именованию.
Сама эта ошибка в своем роде тоже показательна: можно сказать, что Н. М. Карамзин, в отличие от позднейших отечественных историков, жил и работал в ту пору, когда светская христианская двуименность хотя и сделалась уже явлением скорее периферийным, но еще оставалась в русской повседневной жизни чем-то понятным, привычным и естественным, своего рода знакомой приметой уходящей эпохи. Присутствие у того или иного исторического лица второго христианского имени было вполне ожидаемым, и всякий намек на его существование охотно подхватывался и шел в дело.
Любопытно, что вся эта ситуация с обнаружением несуществующего царского имени была отмечена еще С. Ф. Платоновым в 1888 г. Уже в ту пору исследователь обратил внимание на казус с превращением относительного местоимения яков в имя собственное и совершенно справедливо подчеркнул, что «ни грамматический строй, ни логический смысл речи нашей Повести» не позволяют читать соответствующее место таким образом [Платонов, 1888: 2829 [примеч. 1]]. Однако авторитет Карамзина был столь высок, что рецензировавший монографию «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник» П. Н. Полевой [1888: 490–491] предпочел довериться автору «Истории государства Российского», а не молодому своему современнику, и хотя никаких источников с указанием имени Яков привести он не смог, но полагал, что где-нибудь в рукописи А. И. Ермолаева они существуют, раз уж Карамзин их там увидел. Так карамзинский фантом и поселился в историографии, а через десяток лет получил дополнительное подкрепление в труде Н. Н. Харузина.