Рядом с ними жили и действовали их двуименные родственники и современники[22], причем двуименность эта, в свою очередь, бывала реализована двумя разными способами.

С одной стороны, помимо строго обязательного крестильного имени у человека любого статуса и состояния — от царя до холопа, от крестьянской девочки до знатной вдовы — могло быть еще одно христианское имя, которое подходило ему по семейным, родовым или социальным соображениям. Такое имя становилось публичным, употреблялось в большинстве сфер социальной деятельности своего обладателя, а имя, данное при крещении, появлялось лишь в определенных ситуациях, связанных с религиозной жизнью[23].

При этом публичное имя (как и имя крестильное) черпалось из православного месяцеслова, его присутствие обеспечивало человеку покровительство еще одного святого тезки, культ которого, как и почитание небесного тезки по имени, полученному при крещении, мог запечатлеваться в церковных вкладах, заказе самых разнообразных предметов благочестия, в церковном строительстве, а иногда и в определенных датах поминовения. Два этих молитвенных предстоятеля могли как выступать вместе (на одной иконе, в пределах одного храмового комплекса), так и по одному свидетельствовать о благочестивом радении своего земного тезки.

Примеры такого рода почитания весьма и весьма многочисленны. Так, сын Василия Темного, великий князь Иван / Тимофей (ум. 1505), возводит церковь Иоанна Златоуста с приделом, посвященным апостолу Тимофею, а при его сыне — Василии / Гаврииле (ум. 1533) — в тульском кремле освящается первый соборный храм в честь архангела Гавриила и Василия Парийского. После кончины в 1598 г. царя Федора / Ермия Ивановича его вдова Ирина Годунова отдает вкладом в Архангельский собор знаменитое кадило с изображением святых покровителей членов своей семьи: Феодора Стратилата и апостола Ермия, мучениц Ирины и Фотины и св. Феодосии (подробнее об этом см. в следующих главах нашей работы). В свою очередь князь Дмитрий / Косма Пожарский (ум. 1642) завещает в Макариев Желтоводский монастырь икону, где на одной стороне изображен Димитрий Солунский, а на другой — св. Косма.

Вместе с тем относительно тех же самых лиц, будь то царь Федор или князь Пожарский, известно множество примеров, когда в их даяниях манифестируется культ лишь одного святого — тезки по публичному имени. Тот же Дмитрий / Косма устраивает в нижегородской церкви Вознесения Христова придел Димитрия Солунского; весьма велико и число храмов, посвященных в эпоху правления Федора Ивановича именно Феодору Стратилату. Еще более частотны, пожалуй, случаи, когда двуименный донатор выделяет в своем вкладе собственного тезку по имени крестильному. Так, дьяк Федор / Конон Апраксин (ум. 1636) строит в церкви мученика Василиска придел св. Конона Градаря, а княжеская семья Ногтевых-Татевых вкладывает в монастыри иконы, где на полях среди прочих семейных святых изображены свв. Митрофан и Елевферий, покровители князя Федора / Митрофана Татева и его зятя Даниила / Елевферия Ногтева (ум. 1599) (свв. Феодор и Даниил на этих артефактах отсутствуют) [Литвина & Успенский, 2020а].

Очень часто, хотя и не всегда, между двумя мирскими христианскими именами одного и того же лица прослеживается своеобразная календарная соотнесенность: дни празднований двум личным патрональным святым, как правило, не слишком далеко отстоят друг от друга в месяцеслове. Своеобразный временной коридор, охватывающий две-три недели до и две-три недели после даты рождения, позволял выбрать имя, отвечающее родовым предпочтениям. Бывало так, что нужное имя отыскивалось и совсем недалеко от дня появления на свет. Человек мог, например, получить в крещении имя Акила (память апостола Акилы приходится на 14 июля), а в обиходе зваться Владимиром (память князя Владимира 15 июля), быть в крещении Софонией (память пророка Софонии празднуется 3 декабря), но в публичной жизни и во множестве официальных текстов именоваться Юрием (по празднику освящения церкви св. Георгия в Киеве, 26 ноября), причем после кончины его поминали на обе эти даты. Представитель бюрократической элиты XVI в. запечатлевал во множестве государственных актов свое публичное имя Борис (память князя Бориса 24 июля), будучи при этом крещен Каллиником во имя св. Каллиника Гангрского (память 29 июля) и т. д. и т. п.[24]

С другой стороны, в ту же эпоху у многих людей мирская двуименность была устроена на более архаичный лад: кроме неизменно обязательного крестильного имени человек мог обладать еще и некалендарным именем, не имеющим непосредственной связи ни с церковным месяцесловом, ни с практикой христианского имянаречения. Он мог именоваться Голица, Овчина, Первой, Третьяк, Девятой, Алмаз, Смирной, Томила, Адаш, Каравай, Осока и т. п. Иногда такие имена обладали благочестивой или квазиблагочестивой семантикой (Важен, Кондак, Келарь, Игумен, Молитва, Катавасия, Аминь, Обедня, Богдан), однако даже и в этом случае они безошибочно опознавались традицией как имена немесяцесловные и никак, разумеется, не могли даваться в крещении[25]. Во второй половине XVI в., как, впрочем, и на всем протяжении существования «классической» двуименности (крестильное имя + нехристианское имя), эти нехристианские имена, будь то Алмаз или Богдан[26], употреблялись публично и открыто: они фигурировали в любых официальных документах, от царских грамот до монастырских актов. Им был заказан путь лишь в некоторые — сердцевинные, по-видимому, непосредственно связанные с таинствами — сферы церковной жизни.

Строго говоря, один и тот же человек мог быть одновременно носителем обоих типов двуименности, т. е. иметь три имени кряду (два христианских и одно некалендарное — Петр / Евфимий / Шарап), хотя такое случалось, по всей видимости, довольно редко. Бывало и так, что у одного и того же лица было два нехристианских имени и одно крестильное (Истома / Понырка/ Фрол). При этом, если человек не переживал столь кардинальных перемен, как, скажем, смена конфессии, более двух христианских имен у него в миру быть не могло — этим отечественная традиция многоименности заметно отличается от традиции западной, вполне допускавшей одновременное существование целой гирлянды христианских антропонимов.

На Руси новые возможности в области полиномии открывало иночество. Если человеку случалось принимать монашеский постриг — в расцвете лет, в старости или на смертном одре — в интересующую нас эпоху он в подавляющем большинстве случаев получал новое христианское имя. Весьма любопытно и характерно для собственно русской практики то обстоятельство, что прежние его имена отнюдь не исчезали полностью: по крестильному имени инок мог праздновать именины, публичное имя (календарное или некалендарное) продолжало использоваться в деловых документах, практически любое из них могло появиться на надгробной плите, посмертное поминовение монаха нередко назначалось на день того святого, кто был тезкой усопшего по мирскому крестильному имени, и т. д. и т. п.

Таким образом, благочестивый христианин эпохи Годунова на протяжении жизни мог накопить от одного до четырех имен в почти любой их комбинации, причем только один из элементов — крестильное имя — присутствовал в ней обязательно.

Существенно, что в этой матрице из четырех базовых потенциальных элементов (крестильное имя, публичное некалендарное имя, публичное христианское имя, монашеское имя)[27] нехристианские имена функционировали автономно и независимо от всех прочих. Какая бы то ни было смысловая и культурно-ассоциативная их соотнесенность с христианскими антропонимами — явление довольно редкое, и уж тем более раритетна ситуация, когда некалендарное имя становилось бы калькой, семантической вариацией или переводом имени календарного. Подобного рода казусы, лишенные опоры на источники, можно обнаружить скорее в построениях и догадках первых историков Нового времени (В. Н. Татищева, М. М. Щербатова) или отдельных ученых XIX столетия, нежели в реальной практике[28].