Господи, помилуй… Слегка наклонившись вперёд, она бежала за нами. Под хламидой, заменявшей ей одежду, проступали очертания лошадиных ног. Чудовищная женщина неслась огромными скачками. Каждое её движение по отдельности могло показаться медленным и тягучим, но вместе они складывались в стремительный бег.

– Твою ж мать, – простонал Сергей. – Убери башку! Убери!

Я не сразу понял, что закрываю ему вид на женщину с лошадиными ногами. Канат схватил меня за плечо и рванул, заставляя откинуться на спинку сиденья.

У меня в животе словно катался холодный металлический шар. Не видеть её оказалось хуже, но сильная рука Каната удерживала меня. Он что-то кричал, кажется, по-казахски. Сергей матерился высоким голосом. Его трясло, губы плясали.

Даже за рёвом мотора я отчётливо слышал частый стук тяжёлых копыт.

Он приближался.

И вот в окне дверцы, рядом с которой я сидел, появилось бледное лицо…

Она бежала, неестественно согнувшись и заглядывая в кабину. Её руки были плотно прижаты к бокам, словно приклеенные. Туловище вытянулось почти горизонтально. При этом голова невозможным образом сохраняла вертикальное положение.

Рыхлое, слегка вытянутое лицо с грубыми, точно наспех вылепленными чертами, лишь едва покачивалось: её бег был очень ровным. Только колыхались на ветру нечёсаные чёрные патлы.

Хуже всего были её тусклые глаза. В них не было ничего человеческого. Не могу выразить словами, что я в них увидел. Нечто невообразимо чуждое, чего не доводилось встречать ни одному человеку на земле.

По крайней мере, ни одному из тех, кто пережил встречу с женщиной с лошадиными копытами.

В какой-то миг я отчётливо понял, что это конец. С нами случится то, что уже случалось с другими: Сергей выйдет на предельную скорость, а потом будет авария. «ГАЗель» улетит в кювет и останется валяться с кабиной, полной человеческого фарша.

Она пристально рассматривала нас. Даже предположить было невозможно, какие мысли таятся за глухими заслонками непроницаемо чёрных глаз.

– Дави! – заорал Канат. Он тоже смотрел вправо. – Дави её!

Она вдруг резко взяла влево, придалась к самому борту, точно сама намеревалась вытолкнуть грузовик за пределы трассы.

Её лицо оказалось не более, чем в двадцати сантиметрах от меня. Нас разделяло только стекло и ладонь расстояния.

Сергей с Канатом орали – я еле слышал их. Паника будто отключила какие-то органы чувств и нейронные связи в мозгу. Кажется, я тоже орал, как безумный. Во всяком случае, у меня саднило горло. Но клянусь, я не слышал собственного голоса.

Сергей не выдержал и крутанул руль влево. Я почувствовал, как отрываются от дорожного полотна левые колёса. Канат – должно быть, инстинктивно – повис на руле. Он успел в последнюю долю секунды. Колёса бухнулись на асфальт, нас тряхнуло.

– Где она? Где она? – визгливо кричал Сергей, глядя то в одно, то в другое зеркало.

Противоестественного существа не было видно.

– Тихо! – посоветовал Канат.

Мы с Сергеем замолчали. Стука копыт не было слышно, никакая фигура не маячила позади. Не меньше минуты мы сидели неподвижно и переглядывались.

– Фуф! Кудай какты! Тормози! – воскликнул Канат.

– Она что, отпустила нас? – спросил Сергей.

– Снижай скорость, – требовал Канат. – Снижай. Всё равно от неё не уйти.

Серёгу всё ещё трясло – только руки на руле оставались твёрдыми. Я раскурил и протянул ему сигарету.

– Возьми! Всё уже кончилось, слышишь? Сергей, может, лучше просто следить за дорогой? – спросил я.

– Ты гляди, Серёга, гляди, – поддержал Канат. – Я назад смотрю. Нет её. Ты только скорость снизь…

Мы заговорили одновременно, дополняя и перебивая друг друга. Канат, как оказалось, был из соседней области. Краем уха он кое-что слышал о женщине с лошадиными копытами, но всерьёз не воспринимал. Зато Сергей, как и я, знал о ней много. Он был уверен: всё дело в том, что якобы где-то здесь было старинное мусульманское кладбище, и республиканскую автотрассу построили прямо на нём…

– А она-то кто? Зачем гонится? Что ей надо? – спрашивал Канат.

– Разное говорят, – поморщился Сергей. – То ли в несчастной любви дело…

– То ли в аварии, – прибавил я. – Вроде бы она мстит за то, что её саму сбили когда-то.

– Парень ей изменил, – уверенно вставил Сергей. – И она мстит тем, кто налево ходит.

– А я слышал, она сама изменила, а потом под машину бросилась…

– А копыта тут при чём? – допытывался Канат. – Что это там?

Он спросил это, глядя вперёд. Сергей вздрогнул и наклонился к лобовому стеклу, всматриваясь в дорогу. Спустя секунду и на меня накатил ужас. «Накликали! – мелькнуло в голове. – Надо было молчать!»

Но серое пятно в неверном свете зари не было высокой фигурой. Это была съехавшая в кювет машина.

– Вот почему нас отпустила, – хрипло прошептал Сергей. – Уже достала кого-то…

– Не останавливайся, – сказал Канат.

– Не дурак.

– Эй, парни…

Сергей нервно выкрикнул, перебив меня:

– Нет!

Серый «Volkswagen» со смятой крышей и разбитыми стёклами пролетел мимо нас по правому борту.

– Пожалуйста! Это Лёшкина машина, я её знаю!

Сергей, сморщившись, как от зубной боли, сбавил скорость.

– Знакомый, что ли?

– Сосед! Остановите, пожалуйста!

– А если она рядом? – воскликнул Канат.

Но Сергей уже принял решение. «ГАЗель» остановилась и двинулась задним ходом.

– Авось пронесёт. Вон, солнце уже появилось.

– Ох, алла… – протянул Канат.

***

Величественное солнце, равнодушное к бурлению человеческого мирка, неторопливо восходило на свой небесный трон. Я сидел на раме лежащего велосипеда. Один из патрульных подошёл ко мне и протянул сигарету.

– У вас кончились? Возьмите.

– Благодарю.

Пальцы дрожали, две спички пропали даром. Полицейский взял у меня коробок, сложил жёсткие ладони «лодочкой», чиркнул и протянул мне надёжно укрытый от ветра огонёк. Я поймал его дрожащим концом сигареты и глубоко затянулся.

– Расскажите толком, – попросил полицейский и сел рядом со мной на корточки. – Вы знали погибшего?

– Да, с детства, – проговорил я. – Это Лёшка Шарафутдинов. На соседней улице жил.

– А его… подругу – знаете?

Я ответил не сразу: тупая спица в сердце мешала говорить.

– Знаю. Тоже с детства.

– Серьёзно у них было, да? – участливо спросил патрульный.

– Надо полагать.

Что тут ещё скажешь? Задранная юбка, лифчик на полу машины – да, надо полагать, у них всё было довольно-таки серьёзно.

– Как её звали?

– Кружилина. Оксана Витальевна. Давайте об этом потом, – попросил я.

Он внимательно посмотрел на меня, кивнул и встал.

Я достал смартфон и открыл папку с фотографиями Ксанки. Смотреть на них было сродни мазохизму, но нужно было прогнать видение изломанного тела и кровавой каши вместо правой половины лица. Левая половина уцелела. Я провёл много времени возле смятой машины, глядя на белую щёку с родинкой посреди чёрных лоскутьев плоти. Она казалась чашечкой какого-то отвратительного цветка.

Мы у неё дома, мы в поле (Ксанка в венке из одуванчиков), мы в кафе, мы городском парке, мы на вечеринке у друзей (Ксанка на поддаче, и сама она этого снимка никогда не видела). Ксанка на берегу реки. Ксанка после душа, прикрывается полотенцем и притворно сердится на меня.

Мы в детстве. Мне десять, ей восемь. Растрёпанные, счастливые. Большая компания детворы играла в догонялки, а мой отец наугад щёлкнул нас на свой доисторический «ФЭД». По случайности я и Ксанка оказались рядом, словно позировали на фоне бегающих друзей. Потом я решил, что этот снимок был знаком судьбы, потому и отсканировал его.

Да уж, знак… никогда раньше не обращал внимания, что точно между нашими фигурами на заднем плане замер Лёшка. Он обернулся и смотрел на нас, улыбаясь. Я перевёл взгляд на маленькую Ксанку и вздрогнул, чуть не выронив телефон из рук.

Мне стало ясно, что именно я увидел в свете велосипедной фары на пшеничном поле. Что именно показалось мне неправильным, невозможным. Лицо нечеловеческой девочки было… лицом маленькой Ксанки. С той самой родинкой, ещё едва заметной.