Я поставил на руль фару и начал разгон. Сперва неторопливо, чтобы дать разгореться мышцам, потом стал наращивать обороты.
Над головой уже разгорались звёзды. Становилось прохладнее, но на ходу я быстро согрелся. Ноги наконец поймали упущенный ритм. Обгоревшая кожа перестала сковывать движения. Жуткая досада на самого себя постепенно выветривалась. Тело вошло в рабочий режим, я начал думать, что, когда всё закончится, смогу вспоминать об этом нелепом происшествии со смехом.
Но пока смешно не было. За меня взялся голод. Скромный обед на траве давно отошёл в область преданий. Перед глазами стояли котлеты. В первой же кафешке надо купить хоть пару чебуреков.
Воцарилась ночь – призрачная, ненастоящая июльская ночь, в которой полной тьмы чуть больше получаса. Сначала остаётся светлая полоска в западной части небосклона, а чуть она погаснет, вспыхивает зарёй восток. В следующем селе я встречу рассвет – пройдут ровно сутки с тех пор, как я вывел велосипед из подъезда.
Время от времени я поглядывал в зеркало заднего вида, но за спиной так и не было ни одного огонька. Впереди, кстати, тоже. Уникальная ночь. Уж я-то хорошо знаю эту трассу, немало поездил по ней на рейсовых автобусах да на попутках.
Ничего, зато можно крутить педали без опаски!
Вскоре я приметил впереди огонёк, но быстро понял, что это не фары. Я приближался к селу. Попытался вспомнить, есть ли там придорожное кафе. Не получилось. Надеюсь, что есть. Сочный чебурек, будь он неладен, истязал меня, почти физически ощущаясь во рту.
И тут обратил внимание на какой-то звук.
Резкий и тревожный, он отчётливо разносился в ночной тиши.
Я нервно сглотнул. Это был стук копыт по асфальту. Не то, что хотелось бы услышать после воспоминаний о страшилке про женщину с лошадиными ногами.
Я оглянулся, но ничего не увидел. Уже наступил тот самый отрезок максимальной тьмы.
«Ты рядом с селом, это просто чья-то лошадь, сильно рискующая попасть под колёса», – строго сказал я себе.
Я навалился на педали и поехал вперёд, следя за дорогой, возникавшей из мрака в свете галогенной фары. Лошади на трассе – явление не редкое. Сколько уже было случаев, когда машины по ночам налетали на бродячих животных! И лошади гибли, и люди, и техника превращалась в груду лома. Я сам по весне писал о страшном случае: мужик за рулём уцелел, а его семью едва отскребли от салона…
И всё равно – табуны остаются без присмотра, а значит, рано или поздно выходят на трассы…
Впрочем, тут не табун, только одна лошадь. И, возможно, она под седлом. Копыта уже давно стучат – значит, лошадь идёт по дороге, а не переходит её в поисках лучшей травы. Поздний всадник, только и всего.
Я ехал уже минут десять, но огонёк села нисколько не приблизился. Расстояния в степи обманчивы. Если вы не привычный ко всему кочевник, не доверяйте своим глазам. Такая уж особенность у открытых пространств: близкое кажется далёким, а далёкое близким…
Однако прошло ещё минут десять, огонёк ярче не стал. Я недоумевал. Это же не Жаман-сопка, до которой, кажется, вот-вот доедешь, а она час-другой маячит на горизонте, вроде бы даже не приближаясь.
Просто какой-то уличный фонарь, как до него может быть настолько далеко?
А лошадиная поступь по-прежнему слышалась за спиной. Вдоль позвоночника ужом скользнул сквознячок страха. Судя по звуку, животное шло неторопливым шагом, но почему-то никак не отставало.
Огонёк, значит, не приближался, а лошадь не отдалялась…
Это не укладывалось в голове.
Я ничего не понимал и продолжал крутить педали, наращивая темп. Дыхание начало сбиваться, я хватал ртом воздух, но по инерции продолжал считать, что вот-вот доберусь до села. Однако время шло, а ничего не менялось.
Кроме одного.
Может быть, это мне казалось, но стук копыт за спиной раздавался всё отчётливее.
Словно постепенно приближался.
В груди поднималась паника. Я не заметил, как разогнался до предела, и мчался теперь, как Луценко на финишной прямой. Счастье, что асфальт был ровным, я крепко рисковал. Шоссе летело мне навстречу, справа, на краю круга света от фары, текла обочина.
Мрак, шелест шин и зловещий стук за спиной… Это не она, правда? Конечно, не верю же я, что она…
Я утратил счёт времени. Могло пройти десять минут, могло полчаса. Потом я выдохся. Деревенский огонёк не приблизился ни на йоту. Чёртовы копыта не смолкали, и теперь я уже не сомневался, что они звучат громче.
Может, проще уже встать на месте и дождаться, когда это приблизится? Увидеть, узнать?
Судорожно дыша, я остановился, шевельнул руль и посветил направо. Метрах в двадцати от дороги начиналось пшеничное поле. Я выключил фару, покинул седло и, пошатываясь, свернул с дороги, ведя велосипед за руль.
Решение было принято инстинктивно. Я не думал о том, что делаю и на что рассчитываю. Я просто шёл, сминая упругие колосья, чтобы оказаться как можно дальше от трассы с её пугающим стуком копыт.
Сердце металось в груди, дыхание рвалось, и почему-то очень страшно было дышать громко, а тихо – не получалось. Металлическое жужжание комаров сверлило мозг, отзываясь уколами на шее, кистях и лице.
Пшеница поднималась мне до пояса. Велосипед путался в ней. Я спотыкался на каждом шагу. Шорох колосьев был нестерпимо громким. Из-за него, а ещё из-за собственного сопения, я не слышал цокота копыт. Может, именно сейчас звук приближался ко мне. Я шёл и шёл, не считая шагов.
Наконец я остановился. Силы кончились. Меня окружали невидимые хлеба, слегка волнуемые ночным ветерком. Наступила полная тишина – если, конечно, не считать комаров, моего судорожного дыхания, которое я приглушал всеми силами, и бешено стучащего сердца.
Сначала я не поверил себе, но стук копыт действительно исчез. Я с трудом удержался от нервного смеха. Спустя секунду мне пришло в голову, что оно могло тоже сойти с дороги и последовать за мной. В свете звёзд я смогу разглядеть это, чем бы оно ни было, только оказавшись к нему вплотную.
Я напрягал слух. В шорохе молодых колосьев не было ритмичности шагов, но поверить в это я ещё не мог.
И потому стоял минут десять, напряжённый, как струна.
Наконец у меня закружилась голова, я сел на землю, положил велосипед рядом. Устал бояться. Если оно вдруг вынырнет из мрака, я всё равно ничего не смогу предпринять. Уж лучше дать отдых ноющим мышцам.
Потом я лёг, глядя на звёзды и ожидая решения судьбы. Под фатализмом обречённости крепла надежда, что всё обойдётся. Ведь не случилось же пока ничего плохого. Может, и дальше не случится? И мне останется только дождаться рассвета. Уж конечно, когда рассветёт, все страхи останутся позади. Чертовщина творится только глухой ночью. Только ночью видели её водители…
Впрочем, проклюнувшаяся в душе надежда тотчас сменилась слепым ужасом, как только я представил, что вот прямо сейчас надо мной вдруг нависнет, заслоняя Млечный путь, огромный силуэт… Я вздрогнул и сел, вновь превратившись в слух.
Ничего. Как же хотелось курить! Я снял рюкзак, нашарил в одном из карманов пачку сигарет, однако подумал, что разумнее съесть последний шоколадный батончик. Нужно восстановить силы.
Я потянулся к другому карману. Но тут мои уши различили новый звук.
Он не имел ничего общего с топотом копыт, но сердце всё равно сжалось от накатившего тоскливого ужаса.
Это был детский плач. Негромкий, но отчётливый.
Меня охватила дрожь, я закусил губу. Из глаз брызнули слёзы. От страха мне самому захотелось плакать, как ребёнку. Что происходит? И почему – со мной?
Словно сорвалось что-то внутри, и я зашептал: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…» Как из пулемёта застрочил. Успел, молясь, обидеться на бога – за что со мной так? Потом, осознав, что повторяю слова, как попугай, замолчал.
Всему должно быть разумное объяснение! Обязательно должно быть. Просто в темноте я напугал сам себя.
Этот плач, на самом деле, должен быть хорошим знаком. Тут неоткуда взяться ребёнку, кроме как из деревни. Он заблудился, напуган ещё больше моего, вот и ревёт. Но вряд ли он отошёл далеко от дома. Значит, деревня уже близко.
