Вскоре пришли Кадес и Сулеймен. В отсутствие хаджи они любили приходить к щедрой Балым на чай, занимали ее разговорами, услащая самолюбие старой женщины, как бы задабривая ее, помногу пили и ели, – после их ухода на дастархане не оставалось ни одного баурсака.

Вот и сегодня, едва переступив порог, Кадес сразу же заговорил весело и громко, обращаясь к своему другу Сулеймену:

– Как, ну-ка, как ты сказал, Сулеймен?.. Какую должность будет занимать наш Хаким? Не пройдет и двух недель, как он станет известным человеком на весь уезд!.. Дай аллах, чтобы хоть один из наших управлял народом!..

– А по-русски-то как хорошо разговаривает! И где это он мог так научиться, прямо удивительно!.. На мосту, нет, не на мосту, а на этом, как его, на пароме, подошли к нам казаки и потребовали документы у Хакима. Тут Хаким как начал им шпарить по-русски, как начал!.. Казаки растерялись, стоят с открытыми ртами, да и мы с паромщиком замерли от удивления. Скажу больше: наш Хаким не то что с казаками, с самим губернатором может говорить целый час без передышки. Какое может быть сомнение? Он займет самую большую должность в уезде. Самый главный военный начальник у нас – это офицер? Вот Мишка Пермяков и говорил мне, что наш Хаким будет офицером…

О случае на пароме Сулеймен рассказал правду, все остальное же было плодом его воображения. Он хотел видеть Хакима большим начальником, вот и говорил об этом.

– Ах, Сулеймен, тьфу, тьфу, типун тебе на язык, пусть глаза твои упрутся взором в камень, если ты лжешь! Что-то вы с Кадесом со вчерашнего дня все хвалите и хвалите моего родименького, как бы не сглазили!.. – с тревогой проговорила Балым. – Так исхудал он в Теке, бедненький мой! Неужели он опять куда-нибудь уедет? А разве нельзя ему остаться в ауле? Жил бы себе дома и обучал детей.

– Устраивай-ка лучше той, Бал-женге. Твой сын только что окончил учение и сразу же становится большим человеком. Слыхала, кем он будет, а? – продолжал льстиво Кадес, подсаживаясь к дастархану и потирая руки. – Ух, какая сегодня жара! Так бы и сидел весь день в тени и попивал ароматный чай. Ох, Бал-женге, и мастерица же вы готовить чай!..

Чай действительно был вкусный, хозяйка щедра и великодушна. С гостей ручьями лил пот.

– Не моей ли бабы голос, будь она неладна, – вдруг насторожился Кадес. – Кажется, ее… Послушай, Сулеймен, у тебя слух лучше моего.

Откуда-то издалека послышался приглушенный отрывистый женский крик:

– Ас-сем-ше!..

Голос оборвался и через минуту зазвучал снова, уже громче и яснее:

– Асем шеше!..[58] Погибли мы, погибли!..

– Ее голос, моей бабы, ах, будь она неладна. Она же молоко кипятила, неужели обварилась? – Кадес неуклюже заерзал на кошме.

Крик женщины теперь послышался совсем близко, почти под самыми окнами:

– Асем шеше, беда с нами, беда! Ойбой, аллах, ойбой!

В юрте все замерли, слушая душераздирающий крик женщины.

– Где же мой муж, где он-то?.. Асем шеше, ох, спаси нас, аллах!..

Теперь уже ни у кого не было сомнений, что это кричала жена Кадеса Маум.

– Что случилось, келин? О аллах, что случилось? – запричитала Балым и торопливо выбежала из юрты.

Кадес, Сулеймен и Тояш все еще продолжали сидеть в землянке, им не хотелось отрываться от пахучего чая и вкусных баурсаков.

– Погибли, погибли они, мои родненькие!.. Бура, бура!..[59] За ними погнался бура хаджи Жедела!..[60]

Неожиданно к ее голосу присоединился второй – плаксивый и рыдающий:

– Где вы?.. Где вы?.. Есть ли в этом ауле хоть один мужчина? Убьет их бура, затопчет, о аллах!..

– Это же голос плаксы Дамеш!.. – сказал Сулеймен, мгновенно вскакивая с места.

– Откуда тут взялся бура? – лениво протягивая руку за шапкой, начал рассуждать Кадес. – Около аула нет никакого буры, верблюдицы Шугула не пасутся в этих местах. Если бы даже паслись, ну так что же? Шугул только недавно своего буру освободил из-под сохи, да к тому же и шерсть на нем только что вылиняла, кожа стала черная, как сыромять. Не больше недели прошло, как я его видел. Глаза у него все еще слезятся. Разве такой бура может за ребятишками погнаться?

Три старые женщины продолжали надрывно голосить, призывая мужчин на помощь.

Вслед за Сулейменом поднялся с кошмы и Тояш. Сидеть и раздумывать, когда рядом слышался голос Дамеш, было невозможно. Да и не случайно кричали женщины. Весной бура часто набрасывается на людей, особенно на детишек. Если детям не удается вовремя скрыться, то бура сбивает их с ног и растаптывает насмерть. Много таких случаев знала степь. Тояш всегда носил с собой сплетенную из толстых сыромятных ремней камчу. Нужна она была ему или нет, он складывал ее вдвое и затыкал за пояс. Эта камча была при нем и сегодня, она лежала на кошме, у самых его ног. Тояш проворно схватил камчу и выбежал во двор. Возле кстау уже собрались соседи из ближних землянок. Это в большинстве своем были молодые и старые женщины и дети. Они суетились, хлопали себя ладонями по бедрам, кричали и плакали. Вокруг стоял такой гам, что невозможно было ничего понять.

– Где бура, в какой стороне? – крикнул Тояш, обращаясь к женщинам.

– Там, там, вон там, на Кентубеке!..[61] – Маум указала на полуостровок, как корма огромной лодки врезавшийся в реку.

Женщины наперебой заговорили:

– Он погнался за Алибеком и Адильбеком!..

– Настигнет, раздавит!.. Разве сумеют они, такие маленькие, убежать от буры!..

– Ох, создатель всемогущий! Жертвую тебе белошерстого баранчика, даруй только жизнь моим мальчикам!..

– Ох, родименький мой Адильбек!.. Как же это так, ведь он только вчера принес с реки щуку!..

Тояш и Сулеймен, вскочив на коней, поскакали в ту сторону, куда указывала Маум. За ними побежали женщины. Ребятишки тоже было пустились вслед за взрослыми, но Хадиша, догнав их, вернула обратно.

Мальчикам угрожала смертельная опасность…

Река Анхата в этом месте как бы делала петлю, с трех сторон огибая своей голубовато-стеклянной гладью большой полуостровок с пойменными лугами и кустарниковыми зарослями. Полуостровок соединялся с землей узким, в несколько саженей шириной, перешейком. Красной стеной нависал над водой противоположный берег с холмами и горками, которые защищали долину от холодных северных ветров. На южной стороне полуостровка, где весной широко разливались талые воды, были разбросаны лиманные озера, окаймленные густыми зарослями кустарника. И здесь виднелась гряда холмов, но менее высоких и с редким кустарником.

Берега реки покрыты почти непроходимыми зарослями тамариска и смородины. Они, как пушистые каймы на меховой шубе, обрамляли реку. Между кустарниками виднелись полянки и прогалины. Чем дальше от берега, тем полянки и прогалины становились все шире и шире, кустарник редел, и начиналась степь, зеленая, как морской простор, всколыхнутая волнами. В низинах, где было особенно много влаги, росла осока, темно-зелеными пятнами выделяясь на общем фоне цветущей степи. За этой роскошной долиной начинались солонцы. Местами они белыми лысинами глубоко врезались в зеленый ковер степи и доходили почти до самого берега. Летом, особенно в полуденный зной, так отчетливо проступала на поверхность соль, что казалось, не солонцы, а квадраты нерастаявшего снега были разбросаны по полю. На зыбких солонцах росла только желтая марь да по краям качались на ветру кустики кислого лопуха. Пока аулы откочевывали на джайляу, на этих солонцах, больших и малых, паслись огромные стада верблюдов.

Ранней весной в густой траве вьют гнезда чибисы. Эти чубатые с пестрым оперением птицы все лето стерегут долину, оглашая ее визгливыми криками и неугомонным шумом. Стоит только чуть приблизиться к солонцам, как из зарослей кислого лопуха стремительно вылетит чибис, пронзительно крикнет и снова в нескольких саженях опустится в кусты. Так, короткими перелетами, как бы заманивая на себя, чибис уводит человека в сторону от своего гнезда. В болотистых местах, почти на самом берегу Анхаты, важно вышагивают между мшистых кочек длинноногие кулики и певуны-бекасы. Под вечер, едва-едва солнце коснется своим огненным шаром горизонта, заводят хоры лягушки, в реке начинает плескаться и резвиться крупная рыба; разрезая вечернюю лазурь неба, быстро проносятся над водой утки-чирки.