Забилась в угол молодая девушка, словно ягненок, побывавший в лапах волка, и, покачиваясь из стороны в сторону, с отчаянным взглядом обезумевших глаз тихо стонала.

А Хаким? Неожиданно попав в беду, словно беспомощный жаворонок в силки, он покорно ехал впереди, в сердце его было пусто и печально. Ему казалось, что все это происходит во сне. Вот когда судьба поставила на чашу весов его жизнь, и сторона смерти легко тянула вниз, а чаша жизни становилась все более легковесной…

Хаким то и дело оглядывался на остробородого Гречко, ища сочувствия и теплой улыбки.

«Кто он, этот остробородый? Ангел-хранитель среди жестоких зверей? Или он такой же, как я, несчастный, попавшийся им в лапы? По оружию, по виду похож на казака, но говорит по-казахски. В глазах светится милосердие, в голосе слышится сочувствие. Нет-нет, он совсем не похож на тех, как небо не похоже на землю…» Хаким старался держаться поближе к этому русскому, потрухивающему на коне в конце отряда. Ему хотелось услышать от него еще хоть одно доброе, теплое слово…

Хаким не знал, что остробородый русский, похожий на крестьянина, был Гречко, тот самый русский, который на речке Ямбулатовке спас от верной смерти Мендигерея, а если бы знал, то заговорил бы с ним открыто, как со старым знакомым, и посоветовался, пытался бы что-нибудь предпринять.

Последняя попытка! Разве можно не думать о ней? Бездонными глазницами уставилась на Хакима смерть. Какое живое существо согласится так просто расстаться с жизнью?! Нелегко покидать навеки родной край, отца, мать, братьев и сестер, друзей и товарищей! Разве согласишься отдаться смерти, не увидев, не обняв, не поцеловав в последний раз любимую?! Безвозвратное всегда страшит. Ничто живое не хочет нырять в безмолвную пучину смерти! Горячие слезы выступили на глазах Хакима. Но враг не увидел их: юноша как бы невзначай провел рукавом по глазам…

«Досадно, что попался им в руки, – шептали его замерзшие губы. – Случайно, врасплох схватили. Исподтишка подкрались, застали безоружным, подлые твари, иначе бы я так просто не сдался. Но разве предугадаешь коварство злой судьбы?..»

Мысли его перебил хорунжий.

– Эй, киргиз, слезай с коня! – приказал он, остановившись.

Остановились и другие. У Хакима внутри похолодело. «Неужели сейчас?» – промелькнула догадка. Не отрываясь, смотрел он на спешившегося хорунжего.

– Сейчас, господин хорунжий, – сдавленно произнес Хаким, силясь удержать овладевшую им дрожь. С коня он спрыгнул легко. «Неужели… конец?»

– Снимай седло! – долетело до ушей Хакима. Он не сразу понял. – Живо!

– Сейчас, – ответил Хаким, догадываясь, чего хочет хорунжий. Сердце сразу успокоилось. «На сивую кобылу, собака, позарился. Мог и раньше об этом сказать!»

Хаким поспешно расстегнул подпругу, стянул седло и взглянул на коня хорунжего, думая, что теперь придется ехать на нем. Конь показался ему неплохим, выглядел бодро, был ширококруп, выше сивой кобылы, но короче корпусом. Хорунжий протянул повод своего коня русскому с острой бородой. Тот понял, спрыгнул с коня, взял повод вороного и стал снимать с него седло.

– А ваше седло на кобылу? – спросил остробородый.

Хорунжий, рассвирепев, визгливо заорал:

– А куда же еще, дурак?! Или тебя самого, дубина, оседлать?

Хорунжий ругался, пока остробородый молча седлал сивую кобылу. Ругань больно задевала Хакима, он виновато поглядывал на странно покорного русского, так похожего на крестьянина. Всей душой сочувствовал ему Хаким, но заступиться не мог. «Дела этого несчастного, видать, не лучше моих. Он, наверное, просто невольник, слуга этих злодеев. Присматривает, бедняга, за их конями, прислуживает. Они измываются над ним, потому он и посочувствовал мне», – думал Хаким.

– А ты чего ждешь, киргиз-большевик? – накинулся на него визгливый хорунжий. – Или надеешься, что я тебе буду седлать коня?!

– Я не понял, какого коня вы даете мне, господин хорунжий.

– Смотри, он не понял! – ядовито усмехнулся тот.

Решив, что лучше не связываться, Хаким схватил седло и подошел к вороному. Конь слегка поджимал переднюю ногу. Накинув седло и затянув подпругу, Хаким заметил крупное, с пшено, бельмо на глазу коня.

«Значит, с этой стороны конь пуглив», – отметил Хаким.

Жалко было терять сивую кобылу, но это небольшое событие позволило Хакиму сделать два открытия. Покорный русский, должно быть, насильно мобилизованный крестьянин. Возможно, он батрак одного из этих свирепых казаков. А может быть, просто переселенец. Но кто бы он ни был, он, несомненно, сочувствует красным. Значит, надо улучив момент, поговорить с ним…

После недолгого молчания Хаким, осторожно крякнув, спросил:

– Извините, как вас звать-величать?

Мужик, будто не расслышав, дернул повод и уставился в даль дороги; казалось, он прислушивался к тем, кто ехал впереди.

– Лошадь-то, оказывается, с бельмом, – снова сказал Хаким, не дождавшись ответа.

Остробородый бессмысленным взглядом скользнул по нему и ничего не ответил.

Отряд спустился в балку Жалгансай. По ее склону тянулась каткая, наезженная дорога, но конные казаки спустились ниже и поехали по тропинке среди густого кустарника; мелькали одни лишь головы поверх кустов. Высыхавшую за лето речушку, ее бугристое дно и извилины Хаким знал как свои пять пальцев. Знакомы были ему и все ее притоки, покрупней и поменьше. Впереди, у самого устья, стоял большой аул – Сагу, с мечетью и медресе. Здесь жили рыбаки, пользуясь щедрым даром великого озера и впадающих в него рек. Если бы отряд остановился здесь, Хаким сумел бы передать, что казаки арестовали его, и, может быть, джигиты сумели бы отбить его…

– Может быть, заедем в аул, отогреемся? – спросил Хаким по-русски грузного чернявого казака, ехавшего впереди.

– Нет, – резко ответил тот. – Веди нас до Солянки, прямо!

Сердце остановилось у Хакима. «Даже Хажимукана и Асана не удастся предупредить. Придется через Хан-Журты – Стойбище хана – идти прямо в Сасай. А кто там мог бы сообщить о моей беде?»

– Здесь киргизы живут? – спросил чернявый, указывая на Сагу.

– Да. Здесь есть школа, мечеть, дома, где можно остановиться, магазин есть, – начал перечислять Хаким, стараясь заинтересовать казака.

– Поедем прямо в Бударино. Там и передохнем.

Хаким отрицательно покачал головой.

– До Бударина шестьдесят верст. Без передышки кони не выдержат.

Чернявый задумался.

– Захар! – крикнул он хорунжему и подъехал к нему. – Этот киргиз говорит, что до Бударина шестьдесят верст. Где будем останавливаться?

– Неужто шестьдесят? – переспросил визгливый Захар.

Чернявый пытливо взглянул на Хакима.

– А не врешь, киргиз?

– Так люди говорят. Может быль, немного больше, немного меньше.

– Проедем верст тридцать, там найдешь удобное местечко для отдыха. А сейчас веди нас, где людей поменьше, – решил хорунжий.

Хаким кивнул. Теперь он окончательно убедился, что казаки – дезертиры и спешат попасть в Бударино, опасаясь каждого аула, избегая встреч.

«Эти безбожники удрали из военной части и хотят меня утащить на край света. Неужели Бударино – конец моего пути?!» В глазах Хакима потемнело, когда он подумал, что стал невольно проводником своих убийц. Отряд проехал мимо Сагу по оврагу и по низине Хан-Журты направился к одинокой могиле Ереке.

Надгробие стояло на большом холме. У самой его подошвы раскинулся аул хаджи Шугула, а справа простиралось величественное озеро Шалкар. Между холмом и озером вдоль устья Ашы тянулась большая караванная дорога. По ней-то и вел сейчас Хаким отряд разбойников-казаков. Уныло трусила под ним, припадая на одну ногу, вороная лошаденка.

Мимо большого зимовья хаджи Шугула проехали спокойно, впереди показались отроги горы Кара-Омир. За горой откроется широкая равнина Ашы. Там уже не увидишь ни одной юрты. Хакиму подумалось, что за горой, похожей на баранью морду, оборвется его жизнь!