Чем старше становился сын, тем большую неловкость вызывала ситуация. Уже пришлось учить ребенка врать, отвечать патрулю, что они идут к доктору — в случае, если остановят. Это тяготило — хотя их ни разу не останавливали — но Адель не могла себе позволить пропустить Лесную ярмарку. Осенние продажи соленых и сушеных грибов, трав и варенья из рыжиков с рябиной обеспечивали им скромную жизнь в течение года: зимой она вообще не выбиралась с фермы, весной продавать было нечего, а лето не приносило особого дохода.

Этот сезон был удачным — в еловой роще рыжики перли, как будто Хлебодарная благословила, и Адель включила электрические сушилки, подсчитав, что выручка за грибы с лихвой окупит счета от энергокомпании. Рыжики и в дорогостоящее варенье шли, и ценились на рынке не меньше белых — из-за редкости, подверженности червивости и хрупкости, усложнявшей транспортировку. После сушки грибы закатывались в стеклянные банки — чтобы не впитывали влагу и посторонние запахи — и это добавляло работы и уверенности в завтрашнем дне. Банки на ярмарке с руками оторвут, с соседних ферм и из Лесной приходили вести, что рыжиков больше нигде нет, и Адель планировала выжать из ситуации максимальную прибыль.

Год выдался урожайным не только на рыжики — с конца августа и подосиновики, и моховики, и маслята лезли из-под земли во всех окрестных лесах. Адель и двое её помощников сбились с ног: собирали, сортировали, сушили, солили, упаковывали в мешки, сетки, отправляли бочонки оптовикам, теряя прибыль, но экономя места в амбарах. Вдобавок ко всему, на скошенном поле фиалковой вербены вырос второй урожай — растения откликнулись на сентябрьское тепло и умеренные дожди. За сушеную фиалковую вербену медведи с Медовика платили так щедро, что Адель соорудила для травы дополнительную сушилку, косила осенние стебли, подкладывала, ворошила, следила, чтобы не сырели и не чернели.

Деньги, полученные от оптовиков, она пустила на закупку ежевичного сока. На лугу за заброшенной овчарней каждый день появлялись свежие молоденькие дождевики. Адель их сушила, растирала в порошок в каменной ступке — согласно рецепту свекра — заливала ежевичным соком, добавляя два-три цельных гриба и несколько веточек вербены, взбалтывала и отправляла в холодильник. Перед тем как разлить товар по бутылкам с широким горлышком, ей пришлось потратить день на фильтрацию и раскладку дополнительных грибов. Усилия того стоили — ежевичный сок на вербене и дождевиках считался целебным, улучшал цвет лица и густоту шерсти, и пользовался спросом у кремовых и янтарных лисиц, отдававшим за бутылку настойки бешеные деньги.

Основную, самую дорогую часть товара, на ярмарку должен был доставить Рой, однорукий альфа, когда-то состоявший в ячейке свекра и прижившийся на ферме еще до бракосочетания Адели. Рою можно было доверить и вербену, и варенье, и банки с сушеными рыжиками, и бутылки с настойкой, и кадушки с рыжиками-«лягушками» сухой засолки. Это сильно облегчало жизнь — Адель не хотела садиться за руль фургона. Остановят на дороге, закатают в участок за побег из-под домашнего ареста, потом товар с волками не сыщешь, и не докажешь никому ничего. Спасибо, не надо.

Адель бы и продажу Рою препоручила, доверенность на ярмарочное место давно была оформлена. К сожалению, дела с медведями Медовика и некоторыми лисами переложить на чужие плечи она не могла. Постоянные покупатели — те, кто остались верны фермерскому товару после смерти мужа и свекра — желали иметь дело только с ней. С медведями все было понятно, в наследство от свекра Адели достался еще и канал нелегальной торговли взрывчаткой для лесных ячеек, а вот с какой стати любители грибного варенья хотели видеть за прилавком именно её, оставалось загадкой. Да, она унаследовала и ельник, и книгу семейных рецептов, но где гарантия, что сушеные рыжики и лисички для варенья будут засыпаны нужным количеством сахара, а в рябину добавят правильное количество веточек вербены? Какая разница, кто вынет из коробки и поставит на прилавок банку, которая может разочаровать содержимым? Логику покупателей Адель так и не постигла, принимала положение дел как данность, и уже третий год, в конце октября, отправлялась на знакомое рыночное месте. Из-за этого и приходилось нарушать закон: хоть пиши инспектору, хоть звони, а на ярмарочные дни разрешение на поездку никто не даст — во избежание совершения террористического акта.

Лютик путешествие предвкушал давно, с лета вопросами закидывал: «А когда, а на сколько, а где будем жить, а ты мне купишь?..» Сейчас, когда Адель объявила, что они поедут в Чернотроп на день раньше открытия ярмарки и уладят кое-какие дела, распрыгался, переворачивая кухонные табуретки — в четыре года для радости мало надо.

— Поедем на машине?

— Нет, — покачала головой она. — Рой отвезет нас к трассе, дождемся автобуса и доберемся до города. Фургон нужен для перевозки товара, а маленький «пикап» не заводится. Если заработаем побольше денег, Рой отгонит его в автомастерскую, чтобы починили.

Лютик завопил:

— Ура! Автобус!

От вопля — «аф-аф-аф-то-бу-у-ус!» — стало смешно и горько одновременно. Полыхнуло желание сбежать отсюда прочь, наплевав на все обязательства, хоть к Камуловой бабушке, лишь бы у ребенка была другая жизнь и другие радости — не сбор грибов и не поездка на автобусе.

Мысль испарилась после стука в окно. В печке потрескивало полено, заглушавшее дворовые звуки — она протапливала утром и вечером, опасаясь, что Лютик простудится — а это значило, что незаметно мог подкрасться кто угодно. Хоть враг, хоть друг. Ситуация осложнялась тем, что Адель впервые за долгое время осталась на ферме одна. Рой уехал к родителям, чтобы взять список покупок и привезти им нужные товары из Чернотропа, а Джерри умчался к невесте — миловаться и бегать по осеннему лесу, шурша золотыми листьями.

Адель подавила порыв взять из тайника пистолет и встретить незваного гостя с оружием. От полиции парой выстрелов не защитишься, только срок себе добавишь за вооруженное сопротивление. Если кто-то из лесных братьев пришел за помощью — стрелять не будешь. А если заподозрили в предательстве и решили казнить, в окно бы не постучали. Сразу бы выбили дверь и нашпиговали свинцом, а потом подожгли дом.

Адель отступила на шаг, чтобы не маячить силуэтом в окне — занавесок на ферме отродясь не было — толкнула рассохшуюся форточку, спросила:

— Кто там?

— Это я, Ильзе. Принесла записку от Брендона.

— Я должна встретиться с ним в городе, — узнав голос и немного успокаиваясь, проговорила Адель. — В полдень. Что случилось?

— Впусти, отогреюсь — расскажу. Сыро, туман как кисель. Замерзла, пока от трассы дошла.

— Сейчас.

Ильзе Адель знала не первый день — до ареста в одном отряде снайперами были. Скорее всего, та действительно принесла записку от Брендона. Не впустить в дом, не накормить было нельзя, но открывать дверь душа не лежала. Ильзе с первой минуты знакомства вызвала у неё стойкую неприязнь — у лисицы даже шерсть на холке дыбом вставала — со временем чувство только усилилось, и Адель каждый раз напрягалась, ожидая подвоха. К счастью, они с Ильзе почти не встречались. Кремовая лиса благополучно избегала ареста, перемещаясь с одной потайной базы на другую, меняла отряды — снайперы были нужны везде и всегда — и редко приезжала в Чернотроп и его окрестности.

Лютику гостья не понравилась. Сморщил нос в ответ на приветствие и улыбку Ильзе, ушел в свою комнату и вернулся в кухню перекинувшись, уже на лапах.

— Огненный, весь в тебя, — отметила Ильзе, взглянув на лисенка. — Маленький альфочка, а копия мамочки.

— Артур тоже был огненным, — спокойно ответила Адель. — У Лютика воротник как у него, с подбородка начинается.

Она знала, что среди «лесных братьев» циркулирует слух, что она забеременела в тюрьме от охранника — расчетливо, потому что по новому закону лисиц и волчиц, родивших ребенка, не разлучали с детьми и отправляли под домашний арест. До тех пор, пока ребенку не исполнится четырнадцать лет. Закон действовал, Адель освободили из-под стражи в зале суда, когда она была на седьмом месяце. Судья принял во внимание угрозу выкидыша и позволил перевести её в Лисогорскую городскую больницу, где она лежала на сохранении под надзором полицейских.