— Я притворяюсь! — отомстила Виолетта.

— Я тоже.

Эти слова ее успокоили. Гиацинт смотрел на красивую партнершу с легкой грустью. Тоже потеряв облик школьницы, дочка маркизы стала почти недосягаемой для него. Свободной от приказа, сковывающего их в одну пару. Граф нарочно выбирал максимально темный фон парадного камзола, чтобы ее фиолетовое платье в любом случае смотрелось светлее. Но такого не ожидал. Ничего себе "солнце"! Только у двух танцовщиц платья оказались темнее среднего тона. Винно-бордовое с ядовито-розовым отблеском алмазных звезд, окруженных черным шитьем у Мирабель — "ночное", с рукавами-фонариками; и летящее, с отдельными шелковыми лепестками вместо рукавов, ровного фиалкового тона с более темным бисером, тоже отблескивающим то черными, то розово-лиловыми искрами — у Виолетты.

"У их мамаш, точно, одна портниха! — раздраженно подумал Гиацинт. — Первые красавицы, чтоб им!.."

— Вашу руку, мадемуазель.

Она слегка дрожала от волнения, но собиралась демонстрировать умения с полной отдачей, доказывая, что не зря они так долго мучились на занятиях! Теперь у Виолетты был вид отличницы перед экзаменом, всё той же скромной девочки, и это успокаивало партнера. По крайней мере, на время обязательных танцев она не убежит.

Вторая пара, выступавшая последней, а ждущая всех первой, была в красном. Акантолимон сверкал алым камзолом с широким золотым шитьем, шикарно оттеняющим блеск его волос. Красавчик рассчитывал, что Гиацинт будет в очень светлом, и в кадрили их бело-алый квадрат магнитом притянет августейшие взгляды.

— Вот это да! — открыл рот соперник. — Похоже, бал будет Равноночным! Ещё темнее не было?

— Шикарная ливрея, — ответно оценил Гасконец. — Напрокат или всё-таки шили? — и прежде, чем соперник возмутился всерьез, примирительно вскинул ладони: — Шучу. Конечно, шили. Ты ведь неплохо зарабатываешь! — граф подмигнул. Толик залился краской, ещё лучше гармонируя с красно-золотым нарядом.

Несколько лет назад, де Бейль похвастал, что его звали в Академию Изящных искусств. Художники повсюду ищут красоту, равную античным статуям, и говорили, что лучшей модели сроду не встречали. Шуточки о работе натурщиком с тех пор не прекращались. Красавчик мог рычать, драться, доказывать, что эталонные черты его лица и рук интересует "академиков" только в рамках приличия — всё бесполезно.

— Завидуешь? — с трудом выдал он. — Тебя-то не берут! Ты ни секунды не способен постоять молча и неподвижно! Разве я не тебя видел в Сорбонне, как раз возле крыла свободных искусств? Опять не взяли?

Частично Толик прав, в самое голодное время граф не позировал художникам с гитарой или шпагой, справедливо полагая, что его могут узнать. Соглашался на единственный сюжет: сидя боком на подоконнике или на столе, сосредоточенно царапать пером на листках бумаги, при условии, что пишущая рука не будет неподвижной. В остальном, сохранял абсолютную статику и успевал за одно-двухчасовой сеанс настрочить что-то, способное превратиться в деньги. Желательно, тут же в академических кругах, не сходя с места.

Натурщиков, как уголь, краски, холсты, бумагу оплачивало учебное заведение, и нищие студенты рисовали наравне с богатыми. Но кого взять в модели, выбирали сами, охотно устраивая приятелю подработку на время экзаменационной лихорадки и выставок, когда уже не успевали позировать друг другу.

Устроившись удобно, «по-домашнему», в минимуме одежды: босиком, в коротких штанах и живописно распахнутой до пояса рубашке, освещенный то рассветным, то закатным солнцем, то свечой, как будто только встал с постели или срочно решил записать что-то перед сном, Гиацинт в меру фантазий художников одновременно воплощал вдохновение поэта, влюбленного, письмо родным, ученика, делающего уроки, и в теплое время года считал работу несложной, а вот зимой…

Единственный способ отвлечься — полностью сосредоточиться на том, что пишешь. Но, даже сидя на столе посреди зала, когда до него дотрагивались, сообщая, что сеанс окончен, граф был одной температуры с каменной статуей.

К счастью в холодные дни натурщикам полагался глоток согревающего, тоже за счет заведения. Гиацинт заливал лекарством фляжку и уносил в мансарду. В кругу вольных художников, за кем не стояли академические фонды, полфляжки в час были единственной платой. Дома он получал выговор за продажу себя по частям, когда его не только никто не просил об этом, наоборот!!

Граф не слушал упреков и Толика он злил с расчетом: если начнут болтать о его недостойных заработках, зная источник, слухам никто не поверит.

Сейчас Гиацинт просиял, чувствуя удачную подставку для реплики, как в бильярде для удара:

— Сам-то возле Сорбонны шел на работу или с работы? Лично я там неофициально преподаю редчайший иностранный язык.

— Гасконский? — ядовито спросил Толик.

— Нет, правила общения со статуями. Ты же мне почему-то отвечаешь!

Бросив взгляд на партнершу в поисках вдохновения, Акантолимон с удовольствием тряхнул волосами, словно почувствовав порыв свежего ветра:

— Разве тебе не предсказана смерть от статуи? — он зловеще сверкнул глазами: — "Жди, я приду!"

— Не мне, а Женьке, — беспечно отмахнулся Гиацинт. — Мы с Дон Жуаном близнецы, ты просто перепутал!

— Но если статуи так плохо различают лица, Командор тоже может перепутать!.. — ещё более зловеще-иронично предупредил де Бейль. Гиацинт одобрительно усмехнулся:

— Разминка засчитана. Один — один. — Скользнув взглядом по Мирабель, сказал, что ее платье чудесно гармонирует в их общем квадрате, он поднял обе кисти в испанском па, щелкнув пальцами: — Караван рабов, стройся! Удачи всем…

Пары прошли по садовой галерее, по нижнему коридору в дворцовом крыле, где комнаты придворных, и ждали своего выхода возле маленькой дверцы в бальный зал. Многоножка должен держаться очень скромно в толпе гостей и только вовремя давать сигнал ученикам к следующему танцу. Выйти и поклониться, когда его пожелают поблагодарить при всех, хореограф может один раз, если позовут.

Подглядывая в щелочку, ученики видели зал, уже полный гостей и придворных. Некоторые даже заметили там своих родителей. Бал Равноденствия официально начинается с закатом, вскоре после шести вечера, когда день равный ночи перейдет в сумерки. Тогда пробьют часы, затрубят фанфары, принцессы и король (если он будет), займут почетные места, и церемониймейстер Майоран зычно объявит всё, что полагается. В том числе первый танец.

Гиацинт уступил любопытным место возле двери, сам стоял сбоку и постоянно поглядывал на Виолу. Смотреть, не отрываясь, он не мог, мадемуазель уже научилась чувствовать его взгляд. Если бы он мог советовать партнерше, как на сцене, то попросил бы стереть искусственный румянец. Даже самый легкий сейчас он лишний. Какой бы бледной от волнения она ни вышла в зал, во время танца нужная краска появится сама собой. И тени с блестками вокруг ее прекрасных глаз могли быть другой формы и цвета. Менее "драматичные", более вытянутые к вискам, добавляя долю лукавства легкой улыбке.

— Приготовьтесь! — выдохнул маэстро Ильвен Вудс. — Сейчас!..

Мадам Эльбина уже была в оркестре за роялем. Дюжина пар тихонько проскользнула в зал и выстроилась для парада. Жезл церемониймейстера ударил в пол, зал зазвенел, как колокол. Танцоры глубоко вдохнули, словно перед прыжком в воду. И музыка привычно повела их к тронам. Прежде — воображаемым, теперь — реальным.

Короля пока не было. Кто-то разочарованно вздохнул, у многих отлегло от сердца. Первый танец шел безупречно, зрители милостиво кивали, глядя, как крутятся "часы", и первая пара завивает хоровод пружиной. И вот пошла волна: взлет солнца. Вместо того, чтобы поднять Виолу за талию, как обычно на занятиях, они с партнером сделали лишний круг, потом Виолетта прошла одна, точно разгонялась и — ах! — взлетела, плавно вскинув руки, прогнувшись так, словно сейчас нырнет головой вниз. Но граф уже кружил ее и как всегда неуловимо опустил, поддержав и развернув лицом к тронам. Ахнули все, другие пары, не ожидающие взлета, и зал, поддерживающий взволнованных принцесс. Они так давно этого не видели!