Бела в халате до пят (и без ничего под ним) ходила, как привидение, туда-сюда. Было видно, что она досыпает на ходу: то она не могла найти серёжки, которые сняла перед сном, то куда-то запропастилась её косметичка.

Из белой пузатой чашки, стоящей на подоконнике рядом со стопкой свежих газет, по комнате распространялся запах кофе. И чашка предназначалась мне. Кому же ещё?

Мне по-прежнему было легко, светло, хорошо…

Нам не было никакого смысла на выходные – на двадцать восьмое и двадцать девятое декабря (на целых два дня) – оставаться в Минске, чтобы в понедельник, тридцатого декабря, появиться в редакции и коротать там время перекурами и досужими разговорами.

Поэтому субботу мы и определили оптимальным днём отъезда в Бобруйск и оптимальным днём начала новогодних каникул.

Свой блок материалов, касающихся политики, я сдал весь, без остатка, и они давно были готовы к вёрстке. Никаких других дел – ни срочных, ни обычных – у нас в Минске не оставалось.

Мы были свободны. Значит, ещё один год из жизни – вон. Значит, позади все мыслимые и немыслимые сюрпризы, уготованные нам этим годом.

Хотелось думать: все события, которые могли произойти, уже произошли.

Всё, что могло совершиться, уже совершилось.

Я устроился у окна и пил кофе.

«Лада-Самара» стояла там же, где я вчера её припарковал: колёса не сняли, дворники на месте, всё в полном порядке. А как искрились на солнце промёрзшие стёкла нашего «шикарного лимузина» – красота!

Бела просидела перед зеркалом дольше обычного – никак не могла решить, каким нарядом сегодня себя нарядить.

Своим гардеробом мы не занимались давно, точнее – с Алма-Аты. При нулевых доходах какие могут быть обновы? Не до жиру – быть бы живу. Ещё немного – и нас (в качестве ретро-образцов) можно будет выставлять в витрине весёленького такого магазинчика с весёленькой вывеской из неоновых букв: «Живой антиквариат», где добрая треть букв то потухнет, то погаснет, и потому издалека она видится не иначе, как «Жив… анти…».

Картинка эта не просто нарисовалась перед глазами и осталась картинкой. Она точно ожила: была комичной иллюзией смешливого живописца, а стала реальностью. И можно было тотчас распахнуть дверь и войти в эту пропитанную насквозь запахами пыли и нафталина лавку древностей.

И всё-таки (как бы там ни было) приближение Нового года ощущалось.

И ощущалось приближение чуда: вот часы пробьют полночь и что-то волшебное должно произойти (произойдёт или не произойдёт – ещё вопрос, но в подсознании засело крепко: должно).

А если эту самую установочку на чудо взять и удалить? Из памяти. Из сознания. Из подсознания. (Поместив на всякий пожарный в формалин: вдруг нам без неё… ну просто никак?) Что будет тогда? Ночь, наполненная тайными надеждами, превратится в самую обычную?

Нет, пожалуй, оставим всё как есть. Пусть будет как всегда. Чтобы никак не пострадало знакомое с детства ожидание праздника.

Let It Be[2].

Рядом с пузатой чашкой на подоконнике лежала стопка местных газет.

Кому, как не Беле, было знать о моей забавной страсти (одной из) ко всякого рода дурацким и не дурацким историям, которые я, развлекая себя и жену, обнаруживал в любом печатном издании (будь то «Пионерская правда» или солидный еженедельник).

Вот жена и позаботилась сделать мне приятное, положив стопочку свежей прессы: читай, Макс, веселись, только не хандри.

В любой газетёнке обязательно сыщется (а я-то здесь сыщик со стажем) незатейливая (затейливая) история, которую тут же можно будет разложить по косточкам, смоделировав десяток причин и следствий происшедшего, отличных от считающегося правильным (непреложным, общепринятым).

Бела всегда удивлялась: из каких таких тайников я извлекаю эти версии?

Я всегда говорил (и говорю), что никаких тайников нет. Всё перед нами. Бери и пользуйся. Пользуйся на здоровье. Технологический детерминизм: как аукнется – так и откликнется.

Будь я художником, я бы живописал вот что: Он (как в то утро я) стоит у окна, изображённый со спины; Его лица не видно; не очень ясен и Его возраст; на подоконнике – белая чашка с дымящимся кофе и рядом с чашкой – стопка газет; за окном солнечно, морозно и ослепительно-бело от снега; в комнате тепло и уютно, краски мягкие, пастельные.

Или немного иначе: Он стоит не один, сзади Его обнимает за плечи (повисла на плечах) Она, в таком же (предположим), как у Белы, просвечивающемся насквозь халатике, под которым ничего не надето. Её лица тоже не видно.

Остальное (чашка на подоконнике, зима за окном и прочее) – всё то же самое.

Когда Бела задала дежурный вопрос («и что же там народу сегодня сообщили умного»), я успел перелистать бóльшую часть лежащего на подоконнике.

Что там могли сообщить? Я не искал то, что называется «умным». Я искал истории.

– Зачитать? – спросил я.

– Ну рискни, – отозвалась она, продолжая сонно передвигаться по комнате.

– Думаешь, сто́ ит? – озорно, тон в тон жене, сказал я.

– Сто́ ит-сто́ит!

– Думаешь? – настойчиво, чтобы ещё раз уточнить всю серьёзность намерений жены, спросил я.

– Думаю-думаю, – ответила она, никак не реагируя на мой плоский юмор.

– Как тебе такой заголовок: «ТАКАЯ ЖИЗНЬ, ЧТО И ВСПОМНИТЬ НЕЧЕГО»?

– Интригующе.

– Под таким заголовком рассказывается о том, что в областную клинику работниками правопорядка доставлен пациент, потерявший память при загадочных обстоятельствах.

– Я бы и сама не отказалась кое-что из Прошлого забыть навсегда, – сказала Бела.

– Серьёзно?

– Век свободы не видать! И что там дальше?

Я продолжал:

– Мужчина не помнит ни своего имени, ни возраста, ни того, откуда и каким образом он попал в Минск.

– Интересное дельце!

Я продолжал:

– Спустя сутки после появления в клинике мужчина выбрал себе имя – «Я».

– Странный выбор. «Я» – последняя буква в алфавите. Почему не «НЕ-Я»?

– Совсем не странное. «Я» – это то, что всегда было, что есть и всегда будет.

– Всегда? – спросила Бела. – Хотелось бы, чтобы это было так. Но что-то не укладывается данная «бесспорная» парадигма в сознании.

– Но ведь в его сознании она «уложилась». По мнению врачей, этот странный больной неплохо разгадывает кроссворды, вслепую и беспроигрышно играет в шахматы, но о своей личности ничего не может вспомнить.

– Может, это сумасшедшая выдумка сумасшедших журналюг? Может, это ложь: я – про жизнь и смерть.

– Смерть – это ложь. Никто никогда не рождался и не умирал. Все были всегда.

– Теперь всё «ясно и понятно»: смерть – это ложь! Официальная наука давно это «доказала». – Бела вышла из комнаты.

Когда она вернулась с косметичкой в руке, я продолжал:

– По мнению врачей, память мужчина мог потерять под воздействием сильного химического препарата.

– Лихо, – сказала жена. – Перебрал с химией? Или пе́ репил? Есть такое птичье заболевание.

– Или недопи́ л, – предложил свою версию я.

– Что там ещё обнаружилось интересненького?

– А вот «Вечерний Минск» (это можно рассматривать как вариант предыстории больного под именем «Я»!) сообщает о нехарактерном происшествии на трассе, вблизи посёлка Привольный: около восьми часов вечера там был обнаружен автомобиль «ВАЗ» с работающим двигателем, но без водителя и пассажиров. Попытки обнаружить владельца транспортного средства ни к чему не привели.

– Ты намекаешь, что тот самый пациент клиники вполне мог быть владельцем того самого «жигулёнка»? – спросила жена.

Я ни на что не намекал.

Бела наконец-то была одета. Пора отправляться за покупками.

Прилично поколесив по Минску, мы (вроде бы) успокоились: и Миланка, и Мирослава, и баба с дедом будут приятно удивлены нашими подарками.