У родителей Петра в комнате стоял магнитофон «Яуза». Что там были за бобины, он уже не помнил, так как слушал только Высоцкого. Придет из школы, поставит катушку, когда она кончится – перевернет. И так до прихода матери с работы, отец обычно задерживался. Были ли записи Высоцкого у друзей, Петр не знал, но песни они подхватывали сразу: «На „первый-второй“ рассчитайсь! Первый-второй…» с тех пор, какую бы затяжную утомительную работу ни приходилось делать – бежать с ротой кросс в полной выкладке или колоть вязкие пни, – немедленно возникал голос Владимира Семеновича. Подбадривал и задавал ритм: «Отделяются лопатки от плечей – и летит уже четверка первачей!»[15]

После счастливо лопнувших ворот над головой и пробежки Петр чувствовал себя спортсменом-победителем: мышцы возбужденно подрагивали, сердце колотилось, чувства обострились. Он подумывал, не пройти ли Нескучным садом до Ленинского проспекта, поразмышлять над происшедшим, но решил, что прогулку испортит постоянное пугливое озирание, да и в метро станет навязчиво оглядывать попутчиков. Вызвал машину к Николе в Голутвине.

В ограде храма среди высоких георгинов он и дождался прихода такси.

На заводе Петр прошел сразу в цех. Илья бухал электрическим прессом по плоским листикам, подставляя под заготовку объемную матрицу. В коробку отлетали одинаковые выпуклые листочки, которые потом кузнец «оживит» несколькими ударами молотка. Петр подумал, что плющ он сегодня видел мраморный, гипсовый, нарисованный, бронзовый и вот… недоделанный.

– Дрался? – костюм Петр уже отряхнул, дырка на штанах не видна, и не разглядеть ее в полутемной кузне. Илья почувствовал состояние друга.

– Убегал.

– Выпить надо. У меня цуйка[16] сливовая осталась, градусов 60 точно будет.

Распитие на рабочем месте на заводе – вещь обычная, но требующая определенной трудовой дисциплины. Разливание тайком воспринимается как нарушение, а спокойный прием положенных ста грамм превращается в элемент производственного процесса. Илья выглянул в соседнее помещение и кликнул бригадира. Достал с подоконника пол-литровую банку с масляными следами на стекле. Предупредил, что стакан один, просветил глазом поднятую банку и мягко отлил треть. Бригадир степенно принял, чуть кивнул и медленно выцедил стакан.

Илья снова налил и протянул Петру. Но Петр отдал ему обратно стакан, взял емкость с оставшейся цуйкой, заглянул в стеклянный кратер, чуть крутанул янтарные кольца, чтобы усилить щекочущий аромат сливового первача, и, предвкушая бодрящий ожог, задрал банку.

– Как он тебя не раздавил? – большая кружка в руке кузнеца казалась кофейной чашечкой. Они сидели вечером в комнате Ильи, пили чай и обсуждали второе покушение.

– Понимаешь, у меня уже был такой случай, – Илья удивленно вскинул глаза. Петр рассказал давнюю историю. – в армии у нас был сержантский караул, где старшим не прапорщик, а сержант. Посты от этого караула находились далеко, и смену возила машина. Поэтому в наряд с нами заступал водила от автомобильной роты. Я сержант, начальник караула, ночью бужу смену и водителя, солдаты лезут в кузов, водитель садится за руль. Грузовик стоит на территории, я иду с ключом открывать ворота. Зима, замок замерз, я вожусь с ключом, а за моей спиной в нескольких метрах стоит заведенный грузовик. Водитель спросонья, выждав несколько минут, не вникая, что там у ворот в темноте творится, нажал на газ. Меня толкнуло бампером, я упал, схватился за створку ворот и выкатился вбок. Грузовик, чуть проехав, остановился, из кабины высунулась удивленная заспанная рожа. Я обматерил водителя и отправил его менять ребят.

– В рубашке родился, – с восхищенным недоумением в который раз повторил Илья. – не понимаю, как ты сейчас уцелел. Вы же в карауле на обычном армейском ГАЗе ездили?

– Да, зеленый с длинной мордой, – отозвался Петр.

– Просвет у грузовика высокий, – спокойно развивал мысль Илья. – А под бампером джипа человек не поместится.

– Значит, это был высокий джип.

– Может быть «Тайга»? Вряд ли… «Крузак» или «ровер»? Ты машину помнишь?

Пока Илья показывал ему разные модели, Петр на своем телефоне набрал – «джип с самым большим клиренсом».

И на первой же картинке узнал взломщика ворот голицынского дома. Угловатый, по-военному подтянутый джип нелепо смотрелся на фоне рекламного пейзажа и любовно выведенной дизайнером канавы.

– Я же говорил, «гелик», у него, небось, и бампер был усиленный с лебедкой. Не заметил?

– Ну да, и синяк на заду в виде крюка! Посмотришь?

– «Гелик» – самая бандитская машина. Директора завода в таком взорвали. И второго взорвали, – спокойно добавил Илья, – только уже в шестисотом.

– Машину мы определили. Но я так и не понимаю, кто меня преследует! Как меня выследили в музее? Уже и о жучках думал, но ведь я поехал полностью в новой одежде.

– Тебя вычислили в Музее, я об этом сегодня весь вечер думал, – Илья откинулся на стуле так, что затрещали ножки. – Кому-то ты там насолил. Увидели в музее, дождались на улице и – бац! Есть какой-то полубандит, которому ты мешаешь. Какой-то шахер-махер, богатый барыга. Если бы тебя хотели серьезные дяди, то сделали бы жестко, быстро и по-другому. А так просто шофера послал – он и боднул тебя бампером.

– По-твоему этот полубандит встречает меня в музее и просит шофера пойти на таран?

– По-другому не складывается.

– Ты полагаешь, что работник музея приезжает на работу в «гелендвагене» с шофером? Ты этих одуванчиков с брошками в залах видел? Директор, его заместители могут ездить на дорогих машинах, но это люди другого круга. По щелчку пальцами их домработницы не кидаются людей душить!

– По-другому не складывается. Большие музеи – большие деньги. А, правда, там все картины давно заменены копиями?

– Все картины похитили инопланетяне по приказу мирового правительства.

– Выдумка, значит, – недовольно протянул Илья.

Петр трижды перелил чай из высокого закопченного снизу медного кофейника, другой посуды для заваривания не нашлось, в кружку и обратно. Чай, купленный после приключения тематически, в честь избегания сырой земли – не она нас, так мы ее. Глуховатый чернильный пуэр заполнил своими вялеными тонами нёбо и толкнулся выше. Музей-музей… Что, если действительно в центре загадки Музей? И связанный с Музеем, как сказал Илья, полубандит. Некто встречает Петра среди картин и задумывает его устранить. Петр – человек известный, не опознал в лицо, спроси у смотрителей, вечно недовольных, что на его занятиях дети носятся по залам, разгадывая задачи. Интернет в подробностях расскажет о предстоящем туристическом слете. Но чем Петр мешает призраку Музея? Что его настолько испугало?

Илья спросил о копиях. Копиях шедевров. Зубчики цеплялись друг за дружку, маховик разгонялся. Это про Эрмитаж поговаривают, что там заменили половину картин. А что в нашем Музее? Гипсовые реплики известных скульптур и подлинная живопись. Петр хлебал чай «не затягиваясь», не ощущая вкуса, механически подплескивал на водяную мельницу. Дубликаты, подделки, копии… очередное щелканье колес привело к победному звону – дверка стального ящика медленно приоткрылась. Петр вынырнул и сделал вдумчивый глоток. В темноте сейфа сиял вишневыми капельками кармина Рембрандт.

За несколько дней до слета Петр проводил для небольшой группы старшеклассников игру в залах голландской и фламандской живописи. По условиям игры капеллан узнал от кающегося об убийстве хозяина замка, но не вправе раскрыть тайну исповеди. Чтобы оставить намек на заколовшего князя предателя и тем предать его суду потомков, священник изменяет картину Рембрандта. Петр долго стоял с ребятами у картины «Неверие апостола Фомы» и обсуждал, откуда появилась загадочная деталь. Картина Рембрандта отличалась от всех распятий, когда-либо виденных Петром. Полотно не то чтобы противоречило преданию о казни Христа. В записи евангелиста Иоанна сказано только: «Один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода». Но великий голландец нарушил канон, все живописцы изображали распятого одинаково, и только Рембрандт – по-другому. Вот Петр в шутку и предположил, что мог существовать капеллан, который когда-то перерисовал картину в своей церкви.