– Вам идет синий, – продавщица щупала Петра взглядом мясника перед обвалкой: огузок, филей, лопатка… пятьдесят, сто восемьдесят, полнота восемь. – Заплатки, как в прошлый раз?

– Нет построже и галстук.

Черная в складках ткань на свету отливала влажным авантюрином. Брюки струились нежно, рукава тянулись – все, что Петр любил. Рубашку подобрал сливочную, упругую спереди и с мягкой трикотажной спинкой. Галстук бирюзовый из крупных шелковых нитей. Крутанув перед зеркалом на шее пышную ленту, Петр подумал, что образ в духе витражей итальянца – пузырчатый гейзер из пасти чернильного левиафана.

Проторенной дорожкой прошел в обувной: подобрать парадные копыта, пока подгоняют брюки. Матовые полусапожки, берлинская лазурь, сказал бы Джорджио, оказались из нежнейшей кожи и по сезону.

До комиссара Гвидо Петр дозванивался долго. Поговорить удалось только вечером. Петр доложил о музейных изысканиях. По его прикидкам, свои карбоновые камушки храбрый карбонарий спрятал в одном из произведений Уваровской коллекции. Предмет украшает лучший музейный зал, Гвидо может приехать, и они залезут внутрь, по четвергам днем в музее почти нет посетителей.

Гвидо шутку оценил.

– Лучше вы к нам, синьор Дивин. Вскроем пару гробниц на Сан-Микеле, – это он намекает на последнее приключение русского собеседника в Венеции. Тогда Петр схоронился от горячих итальянских парней на кладбище. Логическая загадка не предвещала опасности, очередное развлечение в помощь другу, но Петр сразу опередил местных конкурентов – у них взыграли патриотические чувства, да и приз не хотелось уступать. Поэтому после вынужденного купания в канале Петр старался с соседями по интеллектуальному забегу не сталкиваться.

– Ваша помощь, синьор Дивин, всегда точна и бесценна. Я сообщу о ваших догадках советнику Министерства культурного наследия, – церемонно закончил Гвидо и сделал приглашающую паузу – мяч на вашей стороне.

Петр рассказал о проблемах Джорджио Димарко, ни словом не обмолвившись о копировании картин. Только о меценате из мафии, зависимости от него художника и его желании вернуться на родину в Мурано. После очередного с нажимом произнесенного названия острова, комиссар не выдержал и первый раз назвал Петра по имени:

– Петр, я понял, что у нас появится еще один большой магазин стекла! Информация ценная, еще раз повторите имя – Джоржио Димарко? Похоже, вы помогаете двум итальянцам, нет, трем… в общем, всей Венеции! Мой начальник, квесторе, так любит иметь дело с дипломатическим корпусом, что на ближайший месяц в отделе я его не увижу. Значит, спокойно смогу заняться рутиной, у меня тут убийство и избиение, пока квесторе спасает соотечественника из рук русской мафии.

Уже на следующий день Петр входил в итальянское посольство. В голове вертелось: «Рембрандт копировал Мантенью, Буонарроти – древних мастеров». Откуда пришла эта строчка, он вспомнить не мог. Молодой сотрудник в зауженном донельзя костюме открыл дверь и приветливо улыбнулся. Документы не потребовались – его досье уже изучено и взвешено.

Архитектор Бойцов посчитал, что все пути должны начинаться с Рима. Первым помещением огромного дома стала двусветная мраморная прихожая: черный цоколь, полосами в два цвета стены – персик и терракота, выше пущены арабески по васильковой штукатурке. В центре прихожей беседка каррарского мрамора с грифонами в перилах, вырезанными из цельных блоков камня. Следует пройти от внешних дверей метлахское мелководье, нырнуть под расписной свод беседки, подняться на платформу черного мрамора и мимо зеркала в пол стены пройти в жилые комнаты.

Роскошь пространства ренессансной прихожей не исчерпывалась. Первым внутренним помещением оказался проходной зал, практически коридор, но двенадцатиметровой высоты до стеклянного колпака. С одной стороны – портал с готической коленчатой резной дубовой лестницей на второй этаж. С другого торца – проход через островерхий проем в танцевальный зал. Посередине колышутся седые полотнища шпалер.

Гиляровский рассказывал, что особняк Бергов был первым дворцом с электрическим освещением. И когда на новоселье хозяйка победно повернула выключатель и острый холодный свет залил залу – дамы в многочисленные зеркала увидели свой пятнистый макияж, наложенный под газовыми рожками. До столовой дошла только половина приглашенных… «Не знаю, как дамы, – размышлял Петр, – они всего лишь могли потребовать от супругов побольше пыла – полной электрификации. А вот их мужья после увиденного точно побежали по архитекторам с требованием перестроить особняки. И вот этих штук, лепных и резных, побольше, побольше!»

В зале Петра ждал высокий мужчина лет сорока-сорока пяти – сухие губы твердо держат прямую линию, волосы стоят сероватым ежиком, на галстуке вышит гербовый щит в цветах национального флага. Рукопожатие быстрое, формальное:

– Марчелло Аллегри, советник.

– По культуре? – уточнил Петр.

– По продвижению итальянской культуры… науки… и… языка, – итальянец по-русски говорил чисто, но странно медленно. Соизмеряя каждое мало-мальское словцо.

Петр шагнул к нише, где во всю стену висело большое вертикальное полотно с тремя обнаженными женщинами. Удлиненные фигуры проработанными мышцами и широко поставленными напряженными полусферами грудей напоминали работы Бронзино. Советник вопросительно посмотрел на приглашенного.

– Мы же встретились поговорить об искусстве, – Петра заинтересовала картина музейного уровня.

– Это полотно господин посол привез из своего римского дома, – сухо ответил итальянец.

Все пути ведут в Рим, а все путти[22] собрались в бальной зале особняка. Они соскальзывали с наверший закругленных зеркал, в металлизированном варианте поддерживали потолочный карниз, белели среди золоченой лепнины с дудками и лютнями в руках и задорно улепетывали, мельтеша голубиными крылышками, на живописном плафоне – озорные малыши похищали черную косу Хроноса, пока их подельники закрывали глаза старику розовым венком.

Барокко в самом золоченом изводе на первый засвеченный позолотой взгляд. Модерн – определял, проморгавшись, опытный глаз. Чрезмерность свода с ангелами уравновешивалась строгими стенными пилястрами терракотовых оттенков – любимое в начале ХХ века сочетание пустоты и заполненности. Потолок улетал вверх – широкий живописный фриз разделял небо и мраморные опоры стены, словно в беседку просунулись утяжеленные плодами ветви апельсинов.

Фриз сиял, перебивая многократно повторенный стеклами блеск потолка. Ни на что другое в зале смотреть было нельзя – только на живописную полосу. Разве можно отвести взгляд от играющих детей, спелых плодов и пышноплечих красавиц? От розоватого сока голых тел? Художник изобразил беззаботных детей среди пышной зелени на фоне ярчайшего моря, подчеркнув его теплоту небольшой белесой лентой неба. Фигуры даны нарочито крупно, срезаны ноги, головы – в стилистике модерна. В этой полосе по верху стены текла жизнь, все остальное вокруг – рама, даже обитатели нижнего яруса, заседатели золоченых кресел – всего лишь зрители южного неторопливого спектакля.

– Мы ценим вклад Джорджио Димарко в сближение наших стран. Гордимся сделанными им заказами для православных церквей, – советник Аллегри сидел с абсолютно прямой спиной на самом краешке кресла. – Мы не знали, что у него проблемы с Аркадием Говоровым. У него долги?

– Нет. И вряд ли есть какие-либо письменные документы, регламентирующие отношения Говорова и Димарко, – Петр и здесь не собирался говорить о подделках. – Скорее это личные проблемы. Они очень разные люди.

– Почему Димарко не обратился в посольство?

– Думаю, из скромности, – развел руками Петр.