Бокал входной воронки жизнеутверждающего цвета бордо втянул пришедшего в просторный холл. Блестели мерно расставленные столбы черного и белого мрамора, стеклянные панели и трубчатые поручни. Современная архитектура часто напоминала Петру идеальный клинический бокс с никелированными кроватями.

Этажи, картины, мебель, сочноцветные россыпи по чеканному золоту, голографическая модель монастыря… «Что я здесь найду?» Петр прошел все залы и не почувствовал ни малейшего дуновения спасительного ветерка догадки. Здесь несколько месяцев назад выставлялись голландцы. Кто-то причастный к организации выставки копировал картины, а затем оставил на полотнах «веселые картинки».

Качнулся к дремлющей смотрительнице.

– Залы закрыты, пройдите в дворянский быт, – заученно включилась служащая. И шепнула, – течет там.

Ну не у сотрудников же спрашивать, кто здесь в вашем подземелье ванхорстов калечил? Стоп. Есть герой, который в ответе за все!

Через лабиринт залов дошел до «персоналки». Личные вещи патриарха Никона – двурогий посох, одеяния и ростовой прижизненный портрет. Бьющий соседей XIX века, суетливые живописные изложения жития, как сам патриарх щелкал противников в спорах. Крупный, властный, в короне, налезшей до бровей, Никон слегка опирается на аналой с Библией. Пальцами постукивает по страницам – книги, так, повод, – истина внутри. В другой руке легким касанием держит посох в три яблока из соседней витрины. Портрет писан с натуры. Вот и восемь монахов сбоку все сослуживцы-сомученики опального патриарха. Монашеская жизнь – путь в небо, но еще не небо. Иподьяка, подающего четки и золотую оправу, сам постриг, а седобородого духовника сам наказал – заточил в том же монастыре за раскол.

«Жаль Илья не видит картину, – Петр рассматривал миндальные глаза чернявых братьев. – Парочку цыган он здесь точно бы нашел». Патриарх мыслил Новый Иерусалим новым христианским центром и собрал в нем интернациональную братию: греков, болгар, белорусов, поляков. У самого Никона каштановая борода начинается низко, подбородок и щеки подчищены. Убери усы – получится классический черкесский старшина.

Реалистична до неприличия, до навета была та парсуна. Патриарх в серебряном коконе саккоса занимал центр полотна. Из монахов Воскресенского монастыря шестеро внимают властителю, двое смотрят на зрителя. Пространство слева условно, лица рядами, размеры персон подчинены иерархии: архимандрит и духовник патриарха чуть крупнее соседей. Вот она старая манера, канон. Пространство справа построено по законам линейной перспективы, здесь «фряжское мудрование». В пустоте за плечом патриарха висит одинокая Одигитрия, ставшая частью интерьера.

– Патриарху повезло с царем. Мягкий, сердечный, уговорчивый и увлекающийся Алексей Михайлович охотно следовал за решительным Никоном, – рассказчица гладко вела знакомый текст. – Но и царю повезло с патриархом.

Именно патриарх настаивал на принятии Украины в подданство и объявлении войны Речи Посполитой.

От пестрой печки, тот же Никон собрал лучших ценинных мастеров-керамистов, Петр через головы экскурсантов рассматривал изображение великого строителя, с которого начался раскол в русской церкви. Симпатичная девушка-экскурсовод говорила громко и увлеченно, Никон ей нравился. С такой увлеченностью во времена Никона пряталась бы по раскольничьим скитам, усмехнулся Петр.

– В 1657 году собинный друг Алексей Михайлович присутствовал на освящении Воскресенского храма, а на следующий год премудрая двоица распалась. О жизни опального патриарха после удаления из Москвы…

Группа прошелестела за угол, а Петр приблизился к темному лаку парсуны. Заглянул сбоку – из-за края рамы торчал белый уголок. Логично, в Новом Иерусалиме все крутилось вокруг Никона и Никоном, и записку охотнику оставили под древней парсуной. Но надо действовать, Никон-то никогда не медлил. Петр огляделся: залы мелко поделены перегородками и не просматриваются. Во всяком случае, он служителей не видел.

Потянул бумажку – не выходит. Дернул вниз – пальцами почувствовал дрожь разрыва, и записка оказалась в руке. Сунул в карман и быстро направился к выходу. Если его заметили в мониторы, лучше поскорее ретироваться. Хотя кого заинтересует замерший на секунду сбоку от картины посетитель?

– Куда прешь?!

Показалось, что жахнуло дверью, но после окрика Петр понял – в него врубились плечом. Оглянулся – над ним нависал краснорожий детина. Нос перебит. Не о нем ли предупреждал Илья? Рвался грубый ответ, но не стоит идти на поводу своих и тем более чужих желаний. Петр мотнул головой и бросился прочь. Бодро выбежал из музея, прямо – стоянка, туда не стоит, вильнул в заставленный ящиками проход.

Бег зайца по полям разыгрывать не стал. Монастырь – единственное спасение. Пожалуй, первый раз порадовался Петр встрече с толпой туристов.

За мостом оглянулся. Гориллоподобный уверенной перевалочкой приближался к реке. Петр устремился к задним, западным воротам монастыря. На вершине лестницы перед аркой замер, пропуская хохочущих подростков, с надеждой посмотрел на дорогу – хулиган заметно отстал, но темп не сбавлял.

На блюде монастырского двора высился многоглавый собор, вперебежку изукрашенный изразцовыми карнизами, наличниками, клиньями и ожерельями. «Ты-то Петр, да монастырь не Троицкий, – мелькнуло в голове у беглеца. – От стрельцов он тебя не укроет. Насквозь нельзя, если громил двое, то гелендваген уже подогнан к парадному входу». Отсутствие плана смущало. Петр протиснулся в собор, толкнув крестящихся бабушек, его обругали.

«Думай, где укрыться», – подгонял себя Петр. Вниз, в церковь Елены – тупик. Уйти на второй этаж на Голгофу, там такая славная медная дверь центнера в три, но кто ему даст закрыть Голгофскую церковь днем, да и рановато на лобное место. Мягко пошел по кругу за толстенными пилонами, выглянул раз-другой в просвет – в толпе почудилась знакомая синяя куртка и голова со сдвинутым носом. Сердце у Петра дрогнуло, он представил, как в давке ему суют в ребра нож. Петр судорожно вздохнул, тревожно оглянулся, не зная, что делать, куда бежать. В пилоне углядел маленькую дверь над тремя ступеньками.

За дверцей загибалась вверх лестница. Петр поднялся на ярус, нашел следующую дверь, взбежал еще по одной внутристенной лестнице и оказался на галерее у основания шатровой крыши ротонды. Снизу галерею скрывала лепнина. Об этом кольцевом балконе знали только работники храма. Петр быстро глянул на золотую в вечерних лучах кувуклию – часовню над Гробом Господним. Солнце красило, но крыша часовни, как и лепнина кругом, была покрыта настоящим золотом. Сусальный парапет оказался опасно невысоким – по бедра – здесь безопаснее вприсядку. Сел спиной к стене между выпуклыми ангелами.

«И чего ты так испугался, – Петру хотелось разобраться с паникой, охватившей его в храме. – Два дня назад за своих учеников готов был в лесу всех порвать, а теперь задрожал… Увидел лицо бандита и испугался? Холодок стали в боку ощутил… Мелодрама. Нехорошо». На галерее Петр успокоился, снова налился уверенностью. Он не в ловушке, а на арене. Бандиту не нужна огласка. Если он появится, Петр легко убежит по круговому балкону, погоня показала, что преследователь не быстр, салочки не его игра. Как в анекдоте про Шумахера, на два круга обогнавшего льва, Петр будет бегать по галерее и орать. Рано или поздно охрана разберется, что под куполом раздается не трубный глас, и вознесется к ним.

Петр выпутал из глубины кармана записку. Сфотографировал бумагу в разных ракурсах, отослал снимки на почту жене и Илье, и файлы из памяти телефона удалил.

Мятая тонкая бумага желтоватого оттенка с тончайшей линейкой. Углы закруглены. Похожа на лист из записной книжники размером в ладонь. Если оценивать пропорции, то оторвана примерно треть листа, левая часть записки. Текст написан мягким, не сильно заточенным карандашом изящным почерком. Холмс сразу определил бы пол, возраст и профессию писавшего, но Петр только отметил вкус к хорошим вещам – блокнот был не из простых. Почему бумага смялась и разорвалась при извлечении? На сгибах записка потерта. Должно быть, ее после составления долго носили в кармане, еще и придавливали телефоном или кошельком.