«…А в подчинении главе клана», – закончил про себя Пекарчик. – «Если всевластный дед спустит младшему неповиновение, то и остальные дети-внуки начнут своевольничать. Так оно и есть, да только Василий Прокофьевич исходно сделал большую ошибку, посчитав членом клана фактически постороннего человека… Стоп, а как же отец Дмитрия? Не может быть, чтобы такой властный дед – да не попытался зятя подчинить!»

– Но ведь вашего мужа они не трогали? – спросил он.

– Пытались, – теперь в голосе Евгении Васильевны звучала неподдельная печаль. – Ещё когда мы только поженились, отец с Ваней долго о чём-то говорил, потом злой такой был! А Ваня сочувственно так на меня посмотрел, но не сказал ничего. И пока он жив был, ни родители не донимали, ни даже свекровь, можете себе представить?

«Умный, однако, человек! И на себе ездить не позволил, и тестю дал возможность, что называется, «сохранить лицо». Но всё же недостаточно дальновидный – жену следовало вырастить, а он её просто на время прикрыл», – размышлял адвокат. – «С другой стороны, её безволие тоже можно обратить к пользе моего клиента».

– Евгения Васильевна, – теперь он говорил с некоторой напористостью, – понимаете, вы, конечно, можете и не давать согласия, но тогда Дмитрий всё равно получит эмансипацию решением суда. Будет абсолютно то же самое, только дольше и хлопотнее. Оно вам надо – в суд являться, и даже, очень возможно, не один раз? А вот если подпишете прямо сейчас, у ваших родителей исчезнет возможность давить на Дмитрия через вас – придётся оставить вас в покое и иметь дело с ним самим, но меценат, который ему теперь покровительствует, достаточно влиятелен, чтобы обеспечить его безопасность.

– Правда? – женщина, как ни странно, воспрянула духом, ибо почувствовала привычную для себя стихию подчинения, в которой от неё абсолютно ничего не зависело и никаких решений не требовалось. – Только и вы с Димой меня не выдавайте – по суду так по суду! – она взяла ручку и быстро написала по образцу согласие на эмансипацию сына.

* * *

– Значит, мышке открытым текстом предлагают взять мышонка? – подмигнул Страж Вихрей. – Что-то мне подсказывает, что мышонок наверняка будет волшебным.

– Царице Тамаре подали челобитную о принятии в подданство, так поэтичнее, – подхватил Виктор.

– Царице мышей! – прыснула Хомка. – Знаете, очень хотелось бы, конечно, чтобы эта Яна тоже оказалась магиней, но я и обычную девочку взяла бы, раз просят.

– Сначала с ней самой повидаться надо, – Алина была воплощённой деловитостью. – Наталь, ты как, пятерых детей потянешь? В воспитанницы-то Хомка девочку примет, но жить ей, понятно, у вас с Виктором.

– Восьмерых, ты хочешь сказать, – уточнила Ната. – Потому что и Олю мне всё время забрасывают, и Полинка с Ниной через день обретаются. Да я-то без проблем, это между одним и двумя – пропасть, а семь или восемь – уже никакой разницы, но обитать ей придётся в одной комнате со мной. А чтобы ещё троих – однозначно нужен большой дом, квартир таких не бывает.

– Ну да, Яна во внешнем ковене будет десятой, значит, осталось найти троих, но почему ты думаешь, что они непременно окажутся малышами? Кстати, очередное предчувствие Воды! Одиннадцатый маг связан с кем-то из нас только через одного знакомого, и мы скоро узнаем, кто он такой.

– Нам бы сначала с десятым разобраться, – напомнил Иван. – Причём так, чтобы Тамару не подставить.

– А это довольно трудно, но вместе с тем жизненно необходимо, – начал размышлять вслух Артур. – Потому что именно Хомке, если что, оставаться Скорбной сестрой.

– Да, и вообще этого «если что» надо всеми силами избегать, – добавила Алина. – В частности, я уже сказала Володе, чтобы они с Мариной квартиру сняли, а то опасно им в моей жить. Нам бы года два ещё продержаться, чтобы Лара с Дашей универ окончили!

– Почему же только два? Ещё через год – Лейла и Рома с Аней, потом Валя, потом Несси с Леной и Сергей с Дмитрием, потом Гражина…

– А там и «юные друзья мафии» станут «молодой гвардией», – Ледяная Дева согласно кивнула. – Но сейчас нам важнее всего Яна. Какие будут мысли?

– Не только Яна, – Иван изложил свой разговор с Егором Демидовичем и Матвеем. – Главное, Алла эта, как Матвей сказал, работает завхозом в детдоме! Вряд ли в небольшом городке сразу два детдома, не находите?

– Да-а? – радостно вскинулась Первая сестра. – Тогда Яна точно наша – не бывают такие совпадения случайными! Говоришь, Алла болеет чем-то? Вот и повод к ней наведаться.

* * *

Потом Ната много раз безуспешно подступалась к вопросу – что же заставило её появиться сначала не у Аллы, а у Матвея? Никакого предчувствия Воды по этому поводу не было – Алина и сама сильно удивилась, когда Первая сестра попросила составить ей компанию для визита в деревню.

– Мрак! – прокомментировала она, перенесясь вместе с подругой в нужное место. – Как здесь вообще можно жить, тем более в ноябре? В таких широтах вообще должны быть только города!

– Ну так Нижний Новгород всегда и славился купцами и ремесленниками, то есть горожанами, – улыбнулась Ната. – Нет, сёла тоже бывают не такими депрессивными, но только если они крупные и живые.

– И южные, наверное?

– Ага! Орловские хотя бы, – за разговором они подошли к калитке, и Ната осторожно заглянула во двор:

– Вроде никого нет, но поленница свежая, видишь? Тот самый дом.

– Вижу, – отозвалась Ледяная Дева. – А вот, кстати, совсем недавние колеи от мотоцикла, то есть Егор Демидович только что уехал. Он же иногда ездит в ближайшее село за хлебом?

– А откуда ты знаешь, что именно уехал, а не приехал? Что недавно – это понятно, дождь же идёт, а воды в колеях почти нет.

– Мотоцикл же у него с коляской? Тогда, если выезжать из ворот, левый след будет двойной и глубже правого, что и наблюдается, – Алина вдруг застыла, вглядываясь в тёмные окна дома. – Наталь, в доме кто-то есть!

– Матвей и должен быть дома. Подождём? Ему-то нас хорошо видно.

– Ждём ровно одну сигарету, потом попробуем войти, – Ледяная Дева отошла в сторону, доставая зажигалку, но в это время дверь дома медленно открылась, и на крыльцо, очумело мотая головой, вышел парень лет тридцати:

– Наталка?!

– Денис?.. – Ната пошатнулась и чуть не упала, лишь в последний момент успев схватиться за покосившийся штакетник.

* * *

Женщина измученно ворочается в продавленном кресле, с яростью вжимаясь в его спинку – хоть так, хоть немного унять этот убивающий зуд в спине! «Да, именно убивающий», – она начинает бессильно плакать. – «Болезнь, конечно, не смертельная, но я сама выброшу эту мучительную жизнь! Разве все, кого пытали, молча терпели? Нет – многие вцеплялись палачам в горло, как бы ни старались наши борзописцы замолчать такие случаи, воспевая, напротив, терпильство! Оно и понятно – это же сопротивление официальному лицу, пусть даже вражескому, поэтому – «низзя»! Сегодня ты гестаповца придушил, а завтра кого? Белохалатные гниды ведь не лучше фашистов – что те, что эти «просто делают свою работу», и люди для них – не более чем куски мяса, только что обрабатывают они это мясо по-разному. И уничтожать своё тело, даже если оно издевается похуже всех гестаповцев с врачами, тоже «низзя» – оно на самом деле не твоё, а государственное!»

«А вот уничтожу!» – она лихорадочно вскакивает, но ослабленные постоянным недосыпом ноги подводят, и женщина падает обратно в кресло.

«Матвей…» – сердце начинает бешено колотиться, но ей, как ни странно, становится от этого немного легче. – «Я ведь на самом деле не из-за «Наталки» его тогда выгнала, а из-за обострения – нельзя же, чтобы он видел меня такой! Но вдруг он теперь обидится и не вернётся?»

«Напьюсь! Не поможет, но хоть забыться!» – женщина тянется за брошенной прямо на пол сумкой и пересчитывает деньги. Денег мало – хватит ли на две бутылки самого дешёвого портвейна? – «Ладно, в магазине разберусь. Но сначала попробую горячий душ», – со второй попытки ей удаётся встать, и она проходит в ванную и зажигает колонку.