– Нашего союза с Францией? Ах, Кауниц, как только мы сможем на нее положиться, моему соседу Фридриху останется лишь ждать, когда мы прогоним до Берлина его самого и его голодранцев. И что же, по-вашему, мы должны предложить Людовику XV?

– Это всего лишь предварительные наброски, мадам. Мы предлагает ему Монс и обязуемся разрушить крепость Люксембурга, а взамен Франция производит с нами обмен: Брабант и Эно на герцогства Парму и Пьяченца-Гуасталла…

Мария-Терезия восхищенно посмотрела на своего министра. Все в лице Кауница – тонкий нос с горбинкой, острые, близко посаженные глаза – выдавало твердую волю, терпение и хитрость.

– Идея хороша, – сказала она. – Но согласится ли Людовик?

– В любом случае это станет поводом завязать переговоры.

– Вы правы. Оставьте мне досье, я изучу его и выскажу вам мое мнение.

– Возможно, мадам, следовало бы рассказать об этих проектах императору?

Мария-Терезия покачала головой:

– Моему мужу? Нет, Кауниц, пусть все остается между нами. Он плохо разбирается в политике. Впрочем, она его и не интересует. Кроме того, – добавила она лукаво, опустив глаза на живот, – по-настоящему я доверяю ему только в одном деле…

– И с ним он справляется превосходно, – заметил канцлер с галантной улыбкой.

Установилось молчание. Постепенно темнело; языки пламени от дров в камине прогоняли с мебели из темного дуба последние отблески дня. Вошла горничная, неся два канделябра, в которых горели восковые свечи.

Внезапно Мария-Терезия, побледнев и закрыв глаза, откинулась в кресле. Стиснув зубы, она собрала всю свою волю на борьбу с болью, которая и в этот раз отступила. Ее лицо на мгновение расслабилось от облегчения.

– Друг мой, – сказала она, – пора. Дайте мне, пожалуйста, руку и проводите до моей спальни.

Тяжело, мелкими шажками, она вышла, опираясь на руку князя. Идти ей становилось все тяжелее, но она пыталась шутить:

– Согласитесь, Кауниц, я жалко выгляжу, идя с вами под руку.

– Мадам, – серьезно ответил министр, – я знаю многих, кто отдал бы год своей жизни, чтобы сегодня оказаться на моем месте.

Наконец они пришли. Мария-Терезия открыла дверь и отдала себя в руки служанок.

Через час, на раскладной кровати, поставленной рядом с супружеским ложем, она произвела на свет ребенка.

– Девочка! – объявил Ван Свитен, поднимая новорожденную, чтобы показать всем присутствующим.

Мария-Терезия грустно и покорно улыбнулась.

– Девочка, – прошептала она. – Тарука проиграл пари…

Довольно долго она лежала неподвижно, собираясь с силами, и вдруг подала знак:

– Я хочу видеть малышку.

Ребенка поднесли к ней. Ее взгляд остановился на только что вышедшем из ее чрева хрупком существе, словно желая уловить в этот трогательный момент первой встречи знак судьбы.

Но ребенок был похож на всех остальных. Однако, не сводя взгляда с дочери, Мария-Терезия вслушивалась. Перекрывая приглушенный шум дворца, за окнами завывал ветер, стучался в стекла. Колокола наполняли ночь последними заупокойными ударами.

– День мертвых… – прошептала императрица. – Девочка родилась в День мертвых.

Она помотала головой на подушке, чтобы прогнать дурную мысль.

– Унесите ее, – приказала она.

И пока камеристка уносила эрцгерцогиню Марию-Антонию-Йозефу-Иоганну, которая, красная и сморщенная, кричала и вырывалась из пеленок, императрица повернулась к мужу, сидевшему у ее изголовья.

– Франц, – сказала она, – скажи моему секретарю Пильхеру, что я его жду… Мне надо продиктовать ему несколько писем.

– Друг мой, – нежно запротестовал император, – ты ведешь себя неразумно. Сейчас не время думать о делах королевства, тебе нужно отдохнуть…

– Я не устала, Франц. Ты прекрасно знаешь, что подданные – мои первые дети и я должна прежде всего думать о них. Ладно, иди!.. Ах да, скажи Пильхеру, чтобы он захватил портфель Кауница, который остался на моем рабочем столе. А пока Ван Свитен окажет мне необходимую помощь.

Император, прекрасно зная, что не сможет переубедить жену, встал и пошел отдавать распоряжения. Проходя мимо камина, он бросил взгляд на часы и вздохнул: прошло всего лишь два часа с того момента, как Мария-Терезия вошла в эту комнату.

Мария-Антония, которую скоро станут называть госпожа Антуан, родилась 2 ноября 1755 года, в семь часов вечера, в день Лиссабонского землетрясения, унесшего тридцать тысяч жизней.

Не зная об этом совпадении, госпожа Антуан, которая была младенцем, думала только о хорошем. Ее окрестили 3 ноября. Крестными родителями стали как раз король и королева Португалии, пережившие тяжелое испытание. У купели их заменили эрцгерцог Иосиф и эрцгерцогиня Мария-Анна.

В тот же самый день ей была назначена в кормилицы фрау Вебер, выбранная больше за свою пышную, полную молока грудь, нежели из-за того, что была женой начальника управления продовольственного снабжения.

Едва Мария-Антония научилась ходить, для нее началась свободная жизнь маленькой принцессы, не знающей ни в чем отказа. Мария-Терезия, поглощенная делами управления империей, мало занималась детьми. Император же, которому государственные дела оставляли больше свободного времени, напротив, следил за ними с нежной и снисходительной заботой.

Но где императрица нашла бы время для того, чтобы воспитывать своих сыновей и дочерей? Как, сражаясь на протяжении семи лет с прусским королем, укравшим у нее Силезию, среди тревог безжалостной войны, она могла бы проявить себя заботливой матерью? Сегодня радуясь победе, завтра грустя из-за известия о поражении, она постоянно была настороже, наблюдая за событиями по всей Европе, занимаясь расстройством козней врагов и следя за верностью союзников.

Тем временем госпожа Антуан росла среди братьев и сестер. Компания была многочисленной, и не было нужды прибегать к помощи посторонних для организации ее игр. Всего детей было одиннадцать, считая госпожу Антуан и маленького Максимилиана, который был на год ее моложе.

Когда политика и война давали им небольшую передышку, Мария-Терезия и император любили проводить время с детьми. Венский двор был большим и не придерживался этикета, но заведеный распорядок устанавливал режим дня.

Императорская семья просыпалась рано. Начало дня освящали месса и молитвы. После завтрака эрцгерцогини читали или занимались вышиванием, тогда как их братья катались верхом на лошадях либо играли в мяч. В полдень подавался обед, быстро съедаемый молодыми людьми с хорошим аппетитом. Потом император и императрица, окруженные всеми своими детьми, словно добропорядочные буржуа, отправлялись на прогулку по Вене или ее окрестностям. Гуляли пешком, одетые, как обычные частные лица, не беря с собой ни охраны, ни свиты. Процессия не вызывала большого любопытства со стороны народа, привыкшего к этому зрелищу. По возвращении проходили короткие учебные занятия и продолжительные перемены в дворцовых галереях вплоть до ужина. В девять часов все должны были спать.

В плохую погоду Мария-Терезия устраивала для семьи концерт какого-нибудь местного или заезжего музыканта. Так, однажды Моцарт, завитый семилетний мальчуган, исполнил перед августейшей аудиторией большое произведение на клавесине.

Когда он слез с табурета, на который его подсадили, каждый поблагодарил его, а Мария-Терезия, поцеловав, сказала:

– Иди поиграй с Антуан в галерее.

И двое детей ушли, держась за руки.

– Во что будем играть? – спросила госпожа Антуан.

Моцарт подумал и, как мальчик миролюбивый и спокойный, предложил:

– В дочки-матери…

Девочка предпочла бы побегать.

– Ладно, в дочки-матери так в дочки-матери, – без восторга согласилась она.

Удивленный таким равнодушием, Моцарт обеспокоенно посмотрел на нее.

– Ты не хочешь, чтобы я был твоим мужем? – спросил он.

Тронутая столь лестным предложением и все еще пребывая в восторге от талантов этого жениха, так виртуозно владевшего клавесином, госпожа Антуан хлопнула в ладоши: