Саймон и Мириамель ехали сквозь бурю, по большей части молча, и Саймона огорчало, что она ни единым словом не обмолвилась про вчерашний поцелуй. Конечно, погода не располагала к подобным разговорам, но Мириамель делала вид, что ничего не произошло, а Саймон не знал, как себя вести: несколько раз он собирался задать ей вопрос, но не мог придумать слов, которые не прозвучали бы глупо при свете дня. Этот поцелуй напомнил ему тот момент, когда он приехал в Джао э-Тинукай’и, оказавшись за границами времени. Возможно, как и путешествие на волшебную гору, в том, что они пережили прошлой ночью, было нечто магическое, обреченное исчезнуть так же быстро, как сосулька на солнце.
Нет. Я не позволю потускнеть чудесному воспоминанию. Я буду помнить об этом всегда… даже если она забудет.
Саймон бросил незаметный взгляд на Мириамель. Большую часть ее лица скрывал капюшон, но он видел нос, часть щеки и острый подбородок. Она похожа на ситхи, – подумал он, – грациозная и красивая и совершенно непостижимая. Что творится у нее в голове? Вчера она так к нему прижималась, а теперь молчит, и у него появились сомнения: а было ли что-то между ними? Или он просто сходит с ума? Она ведь ответила на его поцелуй с таким же желанием, какое наполняло его? Саймон совсем немного знал о женщинах и поцелуях, но не мог поверить, что реакция Мириамель ничего не означала.
Почему бы просто не спросить? Я сойду с ума, если не узнаю ответа. А если она посмеется надо мной или рассердится – или забыла?
Мысль о том, что Мириамель, возможно, не испытывала таких же сильных чувств, как он, вызывала у него холодный ужас. Его решимость заставить ее говорить внезапно исчезла. Ему требовалось еще немного подумать.
Но я хочу снова ее поцеловать.
Саймон вздохнул, но громкий шорох дождя заглушал все звуки.
Речная дорога по-прежнему была грязной и практически пустой. Как Саймон и предсказывал, за весь день они встретили менее дюжины путешественников. Лишь один из них сделал больше, чем просто кивнул; он ехал в крытом тентом фургоне со скобяными товарами, который тащила лошадка с шишковатыми коленями. Надеясь хоть что-то узнать о том, что их ждет впереди, Саймон набрался мужества и попросил его остановиться. Лудильщик остался стоять под дождем, явно обрадовавшись возможности поболтать, и сообщил им, что вскоре после заката они доберутся до почтовой станции, рассказал, что покидает Фальшир, в городе тихо, и дела там идут не слишком хорошо. Убедившись, что Мириамель не против, Саймон предложил лудильщику переждать дождь под соснами, неплохо защищавшими от дождя. Они угостили его вином, и, пока их новый знакомый делал несколько добрых глотков, Саймон повторил историю о безработном свечнике.
– Большое вам спасибо. – Лудильщик вернул мех с вином. – Теперь мне стало теплее, да. – Он кивнул. – Вы можете рассчитывать на день святого Таната и святого Эйдона. Удачи вам. Но, если вас интересует мое мнение, я бы не советовал вам ехать западнее Фальшира.
Саймон и Мириамель переглянулись и снова повернулись к путешественнику.
– А почему? – спросил Саймон.
– Говорят, там плохо. – Лудильщик натянуто улыбнулся. – Ну, знаете, обычные истории. Про разбойников. А еще поговаривают, будто в горах происходят странные вещи. – Он пожал плечами.
Саймон попытался узнать подробности, но лудильщик не стал отвечать на его вопросы. Саймон не мог представить лудильщика, который с радостью не прикончил бы мех с вином, развлекая слушателей рассказами о своих путешествиях; был ли этот исключением из правила, или какие-то события произвели на него такое сильное впечатление, что он предпочитал помалкивать, Саймон не знал. Однако лудильщик показался ему разумным человеком.
– Нам нужна лишь крыша над головой и работа со скромной оплатой, ничего больше, – сказал Саймон.
Лудильщик приподнял бровь, глядя на меч Саймона и кольчугу, торчавшую из-под рукавов.
– Вы неплохо вооружены для свечника, сэр, – мягко сказал он. – Думаю, это говорит о том, в каком состоянии сейчас дороги. – Он кивнул с молчаливым одобрением, словно хотел сказать, что не станет задавать лишних вопросов свечнику со снаряжением рыцаря – пусть и бедного рыцаря, одетого достаточно скромно.
Саймон уловил не высказанный вслух намек на то, что он должен вести себя так же, и молча протянул ему руку, когда они вернулись на дорогу и попрощались.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил лудильщик, взяв в руки поводья лошади, которая терпеливо стояла под дождем. – У меня есть кое-что на продажу – немного овощей, металла… гвозди для подков…
Саймон ответил, что у них есть все необходимое, чтобы добраться до Фальшира, он сомневался, что в промокшем фургоне найдутся нужные им вещи. Однако Мириамель захотела взглянуть на овощи и выбрала несколько длинных тонких морковок и четыре коричневые луковицы, заплатив за них медной монеткой. Потом они попрощались с лудильщиком, и он покатил по грязной дороге на восток.
Серый день клонился к вечеру, но дождь не прекращался, и Саймон устал от бесконечного стука по голове.
Как жаль, что я не сообразил захватить шлем, – подумал он. – Впрочем, наверное, это то же самое, что сидеть под ведром, когда кто-то швыряет в него камешки – тук, тук, тук, пока ты не сойдешь с ума.
Чтобы развлечь Мириамель, он решил спеть ей «Бадульф и заблудившаяся телка», которой его научил конюх Шем. Речь там шла о буре, и песня показалась Саймону вполне подходящей, но большая часть слов вылетела у него из головы, к тому же, когда он попытался пропеть то, что помнил, ветер с такой силой стал бросать воду ему в лицо, что он едва не задохнулся. И дальше они ехали молча.
Солнце, которое они не видели весь день, спряталось за край мира, и вокруг воцарилась непроглядная темнота. Они ехали дальше, дождь становился все холоднее, и вскоре у них начали стучать зубы, а руки, сжимавшие поводья, онемели. Саймон уже начал сомневаться, что лудильщик сказал правду про почтовую станцию, когда они ее увидели.
Оказалось, что это обычный сарай, четыре стены, крыша с дырой для дыма и каменный круг на полу для очага. Позади имелся навес для лошадей, но Саймон расседлал их и отвел в рощу, где деревья защищали от дождя, и они могли пощипать редкую траву.
Последний, кто побывал на станции – Саймон решил, что это был их знакомый лудильщик, – оказался достойным и благородным человеком и принес свежий хворост перед тем, как уехать. Саймон не сомневался, что его собрали недавно – он еще не высох, и ему не сразу удалось развести костер: он трижды начинал все заново, прежде чем сырые ветки разгорелись. Они с Мириамель приготовили похлебку с морковкой, одной луковицей, добавив в нее муку и остатки вяленого мяса из запасов Мириамель.
– Горячая еда, – провозгласил Саймон, облизывая пальцы, – замечательно! – Он облизал миску.
– Ты испачкал бороду, – сурово сказала Мириамель.
Саймон распахнул дверь, выставил наружу сложенные ладони и набрал воды. Часть он выпил, остальным вымыл лицо и бороду.
– Так лучше? – спросил он.
– Наверное, – ответила Мириамель и принялась раскладывать постель.
Саймон встал, удовлетворенно поглаживая живот, потом принес свою постель и разложил рядом с Мириамель. Несколько мгновений она молча на него смотрела; затем, так же молча, перебралась на другую сторону костра, положив на пол между ними несколько вязанок сена.
Саймон поджал губы.
– Мы будем стоять на страже по очереди? – спросил он. – На дверях нет засова.
– Это разумно, – ответила Мириамель. – Кто первый?
– Я. Мне нужно о многом подумать.
Его тон заставил Мириамель поднять голову, и некоторое время она с опаской на него смотрела, словно он сделал что-то пугающее.
– Хорошо. Разбуди меня, когда устанешь.
– Я и сейчас устал. Ты тоже. Спи. Я тебя разбужу, когда ты немного поспишь.
Мириамель не стала возражать, улеглась, закуталась в плащ и закрыла глаза. В их убежище воцарилась тишина, если не считать стука дождя по крыше. Саймон довольно долго сидел неподвижно, глядя на мерцавшие блики костра на бледном спокойном лице Мириамель.
