А он возникал en plein jour [236] тут и там, держа периметр скал и леса на тех непобиваемо, реагируя не чутко, но из серии долго запрягать. Сразу взрослая особь, это попахивало не божьим промыслом и не рогом эволюции на графике, но чем-то тёмным и в то же время озорным по упущению. Среди селян имелись аналитики, но с ориентацией на ситуации поприземлённей, резко пришлось перестраиваться, консультироваться с арестантами под стенами башен, им-то зверь не грозил, но у пары человек, не совсем пропащих, семьи ходили по краю. Было бы более жутко, если б не было так загадочно, либо это пёс из центра земли, либо из религии, хуй вот только знает какой, из чего преображённый, что тогда недопоняли, когда откровения лились рекой. Жрёт ли он только грешников или только праведников? стоит ли за ним нечто по образу и подобию жертв? не снится ли всему графству эта череда убийств? не кроется ли тут системы более неочевидной?
Тем временем прибыли охотники на волков из близлежащих земель, где дела только-только были окончены. С егерями, конюшими, псарнями и лошадьми. Результатом послужило уничтожение громадного количества волков около Манда, Лангоня и высоко в горах у Рондона. Ходили слухи, что один из растерзанных зверей отличался устрашающими размерами и явно принадлежал к существам потусторонним либо доисторическим. Его и сочли тем самым, а кюре деревни Люк выдал грамоту, подтверждавшую, что убитый в землях его прихода волк намного крупнее своих собратьев, да и собратьев ли.
26 сентября была убита тринадцатилетняя девочка из прихода Рокль, при обстоятельствах, свидетельствующих о полном здравии и ироническом настроении зверя либо его патрона. 7 октября история повторилась, и тогда ни у кого уже не осталось сомнений. На следующий день чудовище напало на подростка, но тот сумел постоять за себя. Разбой продолжался, несмотря на непрекращающиеся облавы. В середине ноября приехали драгуны, все подумали, вот оно, это уже серьёзно, регулярная армия, сама весть об этом — мощный удар. Драгуны не помогли. С приходом их он малость утих, но в декабре вновь возобновил свои штучки, словно спущенный с цепи. Кровавые вылазки совершались по две-три в день. Крестьяне ходили толпами munis de torches [237], окружали валуны и кололи их вилами. Со всех концов гор неслись и пересекались эха песнопений на древних, само собой, языках. Пик одной работы в ущерб другой, le principe du moins mauvais [238]. Кому от одного до трёх лет, были обречены вырасти озлобленными параноиками. Совокупление в перелеске, мало того, что до свадьбы, теперь обрело такую пикантность… лучше бы всему этому не кончаться, в противном случае Жеводану грозила волна самоубийств и отречений.
Весной 1765-го он нападал приблизительно через день, но люди привыкли, каждый множество раз представлял себе встречу, та уже не выглядела для горцев такой скоропостижной и не повергала в былой ступор. Ты идёшь à travers la pastorale [239], посмеиваешься над всякими там Версалями, блядями, обслуживающими их, потом представляешь самих девчонок, останавливаешься передёрнуть под меловой отрог, и тут из-за угла, куда тропинка не вьётся, медленно пятится пятнистый круп, на кончике хвоста синий огонёк, держит его перпендикулярно трескающейся от мускулатуры гузке, ёб твою мать, стукает мысль, да он же крадётся, сразу ясно, что тот самый, о ком все говорят, заманивает или там за поворотом нечто похлеще, его дрессировщик опять нашёл une quantité phénoménale de merde [240] на пороге пещеры и озверел.
20 сентября лейтенант де Ботер убил гигантского волка-людоеда, в его брюхе обнаружилась едва ли не ювелирная лавка, и нападения сразу прекратились. Все решили, это конец и проклятие снято, но 2 декабря зверь объявился вновь, напав близ Бессер-Сент-Мари на двух детей. В это второе пришествие он давал о себе знать не столь часто и 1 ноября, убив мальчика по фамилии Олье, снова исчез.
Всего за конец 1765-го и 1766-й год было совершено сорок одно нападение. Потом существо не появлялось в течение 122 дней, то есть до весны. 2 марта 67-го года он убил мальчика из деревни Понтажу. Вновь приступил к кровавой жатве и со временем грозился затмить свой самый плодовитый 65-й год, но, наконец, был застрелен местным охотником, Жаном Шастелем, когда удирал по равнине с алхимическим змеевиком в зубах. Et c'est tout [241].
Доктор взял себе фургон с самыми ценными вещами: старинным посудным шкафом из его кабинета, картами наблюдения за пациентами, многосоставным ящиком для медикаментов и переносным несгораемым шкафом с главной ценностью лечебницы, психоредуктором. С ним ехал Серафим, их фургон шёл вторым. Передним — содержавшим всякое барахло, вроде халатов и кальсон пациентов, постельного белья, подушек, одеял, разобранных кроватей и тумб, занавесок, смирительных мантий, чайников — заправлял нанятый ямщик почтовой службы, он-то и знал дорогу.
Доехали до Тулы, без эксцессов, с непривычки он сильно устал трястись и следить за лошадями и через их уши за всегда удаляющимся пьяницей на горе из больничного вретища. Ямщик катил бойчее, то и дело терялся из виду, но поджидал на редких развилках. Мороз потрескивал, под санями хрустел раскатанный снег, от дыхания шёл пар. Придавленный ответственностью, уж тут прочувствовавший сродство и малость благодарность, Берне то и дело совал флягу с коньяком, пополнял запас, оборачиваясь вглубь и отворяя дверцу поставленного поблизости от козел сундука, держал рукавицу, когда тот отхлёбывал.
По правде говоря, кажется, что этот переезд был предпринят от слишком большой чуткости. Возможно, так кандидатов в доктора и собеседовали посредством инструментария тех дней, слежка, фотокарточки, вызнавание обыкновений и встройка тех в график эмпатийного всплеска с ориентацией на сострадание и страх за всё, от благоденствия своей и так-то худощавой «задницы» до неприкосновенности душ, которые этого уже натерпелись с лихвой, потому и хотелось бы выбрать не роковое место. Выйти наружу, чтоб никогда уже сюда не возвратиться; одна эта вереница, неизбежная — противопоставление москвичам, а в целом и народу всей империи, чьи душевные болезни не так очевидны. Их станут клевать, препятствовать, сами того не желая, ишь ты, прибабахнутых вывели в человеческий променад, нам ещё и с этим мириться?
Отрезок Мценск-Орёл, всё идёт гладко. Та же искрящаяся равнина, хруст и скрежет, по сторонам заснеженный лес. Волки и лисы как виды одного подцарства вступают в сложные и направленные далеко в будущее юнионы, деля угодья, определяя, сколько в каждом заячьих и барсучьих нор, рассчитывая коэффициенты вскармливания путём деления произведения от количества следов потенциальной пищи в промежуток между снегопадами и числа обглоданных снизу деревьев на количество детёнышей. Лесники друг с другом на беспроводной связи, кому повезло, устраивают охоты для ближних губернаторов.
В Орле пересекали реку, это, кажется, была Ока. Из-под моста одна за другой, размахивая руками и отклячив зады, выехали пять монашек на слапах, заглиссировав вдаль по заснеженому льду. И. до того испугался, до того сие нашествие вывело его из умственного эквилибра, что отпустил вожжи, и их потянуло вправо, к перилам моста. Не мог оторваться от зрелища и Берне. Он действительно говорил с ними, но те ли это, сейчас затруднялся сказать, всматриваясь до рези в глазах — её возбуждал и искрившийся снег — в строгий косяк, ускользавший в перспективу. Извозчик из соседнего ряда остановил их лошадь.
— Что там слышно об оркестре? Учтите, со мной, может, не всё в порядке, но злопамятен я среднестатистически.
— Вызвали, едет.
— С хором?
— Со связанным к тому же, думаю, ясно, с какой целью.
— Э-э-э, ладно. И когда ждать? Мне же надо знать, как своих подгонять, чтобы роли учили.
— Да какие там у вас роли? не смешите. Иуду Натан играет. Вы его припугните, он всё и вызубрит, как правила пользования уборной в землетрясение.
