Севастиан Деникин-Пожарский, настоящая фамилия Грубер, в их роду являлся демиургом эвтаназии, как минимум, теоретиком, а это всё равно что маназилем, от слова «совершенствовать». Зачем он вообще за это взялся? видимо, «имел разговор» с тем Бэконом, популяризатором индуктивной методологии, манекеном в дутых панталонах с рубиновыми пряжками, бантом в паху, фрезой куда шире нимба, он не был бы серьёзно воспринят любым реестровым казаком, но Севастиан же не лыком шит, он продёрнут мулине, в особенности мешки под глазами. В своё время он отдал все накопления по жалованью и добытые грабежом на отъезд, что больше напоминал бегство, сына в Европу, подальше от всех этих безлюдных просторов с понаставленными тут и там Острогожсками, Сарансками и Царицынами. В Европе тут и там стояли Корк, Амстердам, Брюгге и Лейпциг, дорогой между ними Иродиона обгоняли и проносились с той точки тракта всё больше рыцари с пажами, у всех горели дела, от которых зависела честь фамилии, ещё надувалы, то есть или мистики, или алхимики, у русских на таких имелся иммунитет; всё несерьёзно, одним словом, королевская воля поддаётся логике, наследников, прежде чем убить, берут под стражу, да так и забывают, деньги утекают на кормёжку, а дела никому и нет, над рекой высокий берег, на нём ракита, из неё выходит призрак, считающий свою смерть несправедливой, то есть пребывающий в заблуждении.
Глубокой ночью он поднялся на стену крепости и наткнулся взглядом на реку под названием Тихая Сосна. Извилистая белая линия между невысокими склонами, на которых снег перемежался коричневой травой. Было холодно, однако он скинул полушубок. Сказал часовому отправляться спать, что сам достоит час, мол, души убитых ляхов трясут ложе. Тот скатился по гнущемуся в середине трапу туда, где спали товарищи, по всему двору спина к спине, в кого-то врезался, получил пищалью в глаз, тишина стояла почти гробовая, волчком понесло к котлу, где топили снег, вот уже головой в нём, шапка медленно опустилась на дно, кудри заиндевели горизонтально, судить по тени — он сейчас стоял в очень претенциозной тиаре. Он принёс с собой заранее приготовленную ветвь с наращённой на конце серной головкой. Прочистил канал орудия банником, колодка была оббита овчиною, мыском сапога поднял в воздух стоящий тут же бочонок с порохом, из него взял часть заряда, дослал шуфлою до зашитого конца, возвратил шуфлу, поместил в канал прибойник, стал прибивать заряд до того, пока прах не ссыпался в запальный родник на казённой части, дославши весь заряд, дослал и пыж, смёл порох со стен канала, снова нанёс грязь на банник и вогнал ядро, заложив несколькими слоями пакли. Встал спиной к реке, зубцы стены стискивали живот, направил дуло в грудь, воспламенил соль, когда красная точка отправилась в путь, резким движением откинул ветвь. Уши ещё успело заполнить колебанием, шумом, и он успел подумать, что это шум.
Китаец прицепился к нему у ратуши Старого города и больше не отставал. Китаец, а может, и монгол, давненько он не видывал монголов. В последний раз, дай бог памяти, в семидесятых, когда он подолгу жил около и внутри Шахрисабза, осуществляя поиски настоящего рубина Тамерлана и кое-чего ещё из вещиц великого эмира; ему в руки случайно попало свидетельство, что во времена владения камнем Ост-Индской компанией произошли существенные подтасовки и провенанс артефакта разошёлся на четыре ветви. Кто это? — думал он, пытаясь заглянуть себе за спину через любую доступную амальгаму, — надеюсь, не какой-нибудь мастер ночного искусства по мою душу? Встречу с таким он однажды едва пережил, полагая тогда, что заслуживает знать, кто к нему приближается, возможно, будучи тем самым, очевидно, будучи тем, кто есть у кого-то, кого кто-то считает имеющимся у него, имеется, может поделиться, может получить письмо, кто рядом, даже когда далеко, считается своим, вот таким он, с душой нараспашку, сидел тогда по шею в смрадной жиже у бамбукового моста на окраине Сингапура, делал умозаключения на основании видимой ему разномастной обуви и отвлечённо подумывал бросить кампанию по обнаружению завещания Абдуллы, тем более что, очевидно, он не так уж и приблизился к цели, ведь болото экскрементов и бумажный памятник интеллектуальной истории в Азии практически несовместимы. Кинул взгляд в открывшуюся стеклянную дверь кофейни, словно посмотрел в кусок стекла на спине гонимого толпой банкира, в очередной раз удостоверился, что хвост не сброшен. В феврале шестьдесят девятого года ему случилось оказаться сильно выше уровня моря, а именно на почти двух тысячах саженей, в жутком ледяном доме, построенном исчезнувшим племенем на безымянном тибетском склоне, там, прежде чем выйти из-за угла, следовало всматриваться в стену напротив, чтобы не схватить проклятие или нечто получше, но и более осязаемое. Кстати говоря, тогда он закрывал один гештальт из детства, а не искал очередную цацку, производство которой нельзя поставить на поток. Никогда не видел столь безупречно одетого китайца, тройка, котелок, сорочка, крахмальный воротничок, ботинки, белоснежные гамаши на кожаных пуговицах. Однажды в лавку зашёл подобного вида коммивояжёр, весьма угрюмый малый, но он как раз это и уважал в коммивояжёрах. Тогда он взял у него несколько книг, в том числе «Апологию», с которой в действительности несколько повредился умом, хотелось надеяться, что временно, поняв для себя нечто иное. Книжка про забор, где забором подкреплялась не философия даже, а контекст, объясняющий ту самую людскую повадку, а, стало быть, в целом их способность решаться. Или трактат, или притча, или Коновалов крут, или слишком мягкотел, чтобы докончить начатое точкой, а не той кляксой, что он поставил уже при наборщике, не успевая развернуть мысль. Кто-то там слышал, через пятые руки, будто он готовит себя к составлению энциклопедии страстей, где бы ни слова не говорилось о бремени. Анализ самоубийства у него так, проба пера, точнее, способностей всё это осознать и транслировать, и то, что душевнобольные априори теряют возможность, там далеко не главная мысль. Рисуется этакий болезненный, с коркой на губах поздний студент, шатающийся, держась Московской, с поднятым воротником и пожелтелыми белками, ни на кого не глядящий, всё более по окнам или на сточные трубы, в кармане пальто мятые листы «Первого рейха». Как Гавриил, но только не такой нацеленный…
Вдруг он оказался очень близко, тронул за плечо, Готлиб, задумавшись, обернулся, хотя раньше, предполагая такое развитие событий, и не собирался.
Подковы тихо стучали на груди в такт тому, как он подходил, передние — круглые, задние — овальные, зимние, с винтовыми шипами, для скаковых и для упряжных, с утончёнными ветвями — для крутого копыта, для копыт плоских, полных, узких и сжатых, также имелись две лечебные, препятствующие распространению трещин.
— Э, месье хороший, ты, мля, нда, ух, ёпт, надполагать, кузницу обнёс?
Чтобы доказать свою правоту, он сорвал одну, подбросил, ударил мыском в дугу, раздался хруст, подстроился, ударил пяткой, на обмотках выступила кровь, сгруппировался, ударил с разворота — на лапте пробоина, подстроился, ударил с криком той же ногой через себя, упал на спину, не в силах дышать, но подскочил, поймал её на загривок, стоял с расставленными руками, открытый перелом на стопе, кровь венозная уходила в пыль, упал, оттолкнулся, сделал кувырок, и в кувырке перехватил зубами, связка слетела, сзади его на подъёме сбил конь, который сам резко остановил галоп и начал стучать передними копытами в россыпь.
— Там горизонт, здесь между бровей линия Лангера, справа Москва, слева спина агента Охранки, а это бублики.
— Я один это слышу?
— Да вы попробуйте сами, убогие — мне вас жаль, откусите.
— Давай я спробую, коли задарма отдаёшь.
— Эй, куда, не знающий акциденции подлец?
Если сосуд, заполненный водой, закрытый со всех сторон, имеет два отверстия, одно в сто раз больше другого (относительно поверхности), с плотно вставленными поршнями, то один человек, толкающий маленький поршень, уравновесит силу ста, которые будут толкать в сто раз больший, и пересилит девяносто девять из них, до чего и додумался однажды Блез Паскаль. Столетием позже Джозеф Брама дополнил идею изобретением самодействующего кожаного воротника, прижатие в том состояло в зависимости от гидростатического нажима.
