Однажды они отдыхали с семьёй в Крыму. Он ушёл, бродил в горах и неожиданно поймал себя на мысли, что уже в очередной раз наблюдает признаки чьего-то давнего присутствия здесь. Оказалось, очень давнего, но ему годилось. Полуостров полнился странностями и примечательными жителями, хотя себя он к последним не причислял, возможно, потому что бывал здесь наездами, жил сезонами, а возможно, никто из этого бестиария, каталога обитателей соответствующих ниш, себя примечательным не считал.

Вот, например, один ботаник вдруг поселился на постоянной основе в Байдарской долине, а Владимир Владимирович только спустя несколько лет узнал, что тот инсценировал свою смерть на материке, подхватив чью-то богом забытую миссию здесь. Как и он, кажется, подхватил.

Он размахнулся и швырнул камень, угодив ему в свод котелка. Второй ушёл под берег, Г. стоял, смотрел на импульс; швырнул ещё, то же самое, взял горсть и ударил как картечью между берегом и впавшим в ступор кладоискателем, тот поднял на него голову.

— Ну ладно, сами напросились.

Под неестественным углом он забросил обе руки за спину, начав копаться в ранце. Сзади донёсся хрип, будто это прокашливался некий механизм, разбуженный в недрах, путь ему один — из тьмы.

— …буду вести я, Вадим Синявский, основоположник советской школы спортивного радиорепортажа, майор, член КПСС с 45-го года, — оглушительно разнеслось вслед за треском.

Вдруг он почувствовал неимоверное облегчение, более того, что сейчас прикоснётся к чему-то действительно значительному, что заслужил своим бесстрашием и упрямством.

— Денёк сегодня так себе, о, забыл, это Москва говорит; мрачноватый, ну да ничего, у нас все как один крепкие физкультурники, в свой день сразу после зарядки садятся за рюмку чая. Где установлены наши микрофоны, не скажу, команды выходят на поле, с высоким подниманием бедра, те, что полосатые — Динамо, у каких физиономии все в отпечатках разводных ключей — Торпедо, надеюсь, я наглядно объясняю радиослушателям. Так, так, так, капитан бело-синих даёт поджопник главному арбитру и резко замирает, как все, теперь тот не знает, может, это из Торпедо прилетело, насолить-то за чемпионат Союза он успел всем.

Владимир Владимирович взялся за ранец, подкрутил тумблер ещё.

— Сальто Делчева, теперь назад Погорелова, Ковач, Гейлорд два, контр-движение Люкина, полтора назад, перелёт углом Маркелова, Квинтейро, перемах Штальдера, отпускание рук от грифа Воронина, контр-сальто Маринича, продев Адлера, итальянский оборот обратным хватом, другой, третий, перемах ноги врозь в вис Карбалло, да вы заебали…

Подкрутил ещё.

— … сразу перехожу к либретто, так что не обольщайтесь.

— … а мы продолжаем нашу кампанию.

Он заснул в тени вросшего в поверхность валуна, словно один из участников тех посиделок, когда Иисус или кто-то из апостолов отравил вино и все уходили к престолу Господа в свой срок. Неверующие с паникой в глазах, кто уже погрузился в учение с головой — со злорадством, непременно озирая кого-то в перспективе болтающихся ног. Чем выше, тем краснее Иерусалим, держит слепки с основных своих вех, размывая архитектуру и тем паче достигших его в разное время людей, как может только истинный центр мира. Не Нью-Йорк, в случае убийства в нём, таинственный подозреваемый, а вот, этот оазис, подводит к кресту кураре путями соков земли, и Христос уже опускает руки, разминает поясницу круговыми движениями, чешет нос, зевает и прикрывает это побаливающей ладонью. Планки позади теперь словно второй скелет, он велит не записывать это в число чудес, ни к чему плодить апокрифы, да и он честный. Аптекарь стоит со светочем в ночи перед полками и не верит своим глазам — жидкости из колб теряют уровень, одна за другой, неважно, в каком порядке они расставлены, но потом до него доходит, что людям, этим вечным адресатам благ, нужнее.

Вместе с рассветом декорация над его головой, над восточным Крымом, раскололась остроклювыми виражами и теперь, перед тем как ему идти дальше, сошлась, разъезжаясь обратно лишь на время сна, бездействия; но бывало и так, что небосвод, не важно чем окрашенный, натягивался в тысяче мест, светила разного диаметра выскакивали оттуда, сперва видимые как лица мертвецов под саваном-стрейч.

Коридорный следил за ним, а он, в свою очередь, следил за коридорным, но куда более ловко. Накануне он слишком громко и беспечно порасспрашивал в питейных заведениях, и, возможно, его заметили. Хотя пока подозревал в этом продувном малом его сообщника или, на худой конец, курьера, передавшего ему нечто, от чего тот решил продолжать охоту самостоятельно.

Способный и безжалостный, знающий Симферополь как свои пять пальцев, всё давно просчитавший и теперь вёдший его к гибели, он торопливо шагал по длинной улице, скорее всего, тянувшейся от степи до степи, Екатерининской, проезжей и пешеходной равнозначно, прямо в кителе с вензелем гостиницы, да оно и верно, как будто по поручению постояльца. Г. не отставал, порой прорываясь весьма топорно, приметно и оставляя за собой череду недоумённых и разгневанных прохожих, всякий из них в любой миг мог решить догнать его и потребовать сатисфакции. Что уж поделать, думал он, столица под стать своей странной для понимания территории, у всех дел невпроворот, каждому надо идти. Симферополь, да тот же Солькурск, почти никакой разницы. Светлые здания в три этажа, балконы с пузатыми колоннами, мартирии с греческими порталами, садики за чугунными оградами, вокзал белый, опера белая, народный дом белый, глина на базаре белая, Петербургский банк белый, лицо у взобравшегося на купол вознесённой над вторым этажом ротонды почтальона белое, буфет в городском саду белый, брезент на его навесе и тот белый. Китель коридорного пурпурный. Кобура у городового кофейно-бурая. Некий ориентализм здесь не бросался в глаза, но словно обволакивал, мгновениями мелькал Багдад, тут же принимая облик Ак-Мечети. В Симферополе ещё не ступала его нога, он не знал обычаев, а коридорный, возможно, происходил «из-за реки», в некоторых городах это важно. Ведь здесь имелась река. Появились собаки, пегие и рыжие, протрусили наперерез. Улица сузилась, но не повернула, никто не повернул. Сколько же тут усачей в фесках. Перед лицом вдруг взвились цветочные лепестки, белые, должно быть, он снова кого-то раздавил. Вон аист в гнезде, не выходит из дома, страж квартала ханов. В Г. влетел непонятно откуда взявшийся человек с массивным высотомером, всех развернуло, не было времени оглядываться. Справа кто-то захохотал. Уже не в первый раз показался фургон с символом Комитета красного креста на боку, будь он шпионом, такой бы себе и заимел. Движение сделалось плотнее. Коридорный поставил подножку бегущему навстречу вору, выхватившему сумочку у дамы дальше по улице. До чёрта бесед на узеньких балконах с толстым дном. Коридорный прошёл сквозь дым и пропал. Вдруг заболела голова, словно слабые электрические импульсы пронзили виски, не такие уж и слабые; не такие уж и электрические? Уже на подступах к Старому городу или даже в нём самом. Дымом заволокло некую стальную конструкцию слева, которой здесь было не место, сосредоточенный на происходящем, в том числе с ним самим, он отметил это задним числом. На хвосте висел уже целый выводок задетых за живое симферопольцев, деваться некуда, придётся в дым.

Остров приближался, его конструкции и тайны. Направление дождевого фронта изменилось… Как быть, когда в глаз попала капля? В дно постучали, в условиях лодки они ощущали себя в связке как никогда. Вода почти переливалась внутрь. Стук повторился. Он грёб что было сил, на борт легло щупальце, без промедления ударил по нему веслом, прилично залилось внутрь, как будто вал пошёл от этой фрикции. Появился косяк рыб, ушёл под лодку, показался с той стороны сильно поредевший. Они невольно подобрались, сидели идеально в центре, слева начала расползаться зелёноватая масса, поверх неё радужная плёнка.