Колонна изнутри и со стороны — это два разных предмета, с птичьего полёта и из деталей, в которых кроется дьявол. Их картография — это долины, размытые балки, где склон только один, они вьются в дюнах, за какими удобно быть батареям и расчётам быстрого реагирования, летучим отрядам в масках из парео, в сумерках они могут скакать с шипки, с занесёнными клинками, на углероде Водолей, кто-то из них тогда остановится, кто-то ускорит шаг, орда попадёт в промежуток и скроется в сумраке.

С высоты казалось, что всё из-за этих ложек, кто-то их тащил, кто-то охранял. Т. был чрезвычайно стиснут, когда кидало под лафет, когда портупея сцеплялась с сапёрским штыком потного и мрачного ефрейтора слева, ремешок фуражки держался у него в зубах. В рядах росло напряжение, перспектива осады угнетала их. Впереди уже маячил тот самый равелин перед скалой, словно вживлённый в неё. Перед стоком в стене, который предстояло заминировать, лежало несколько трупов, к нему вела дорожка из них же, из Петра, Митрохи и Инзура. Так значит, они все уже сейчас материал, сам себя доставляющий? Стадо, мигрирующее в трансе, в роговой сцепке и под дождём?

— Посторонись, братцы, вон там, кажется, возникла возможность.

— Так надо прыгать, в данном случае это не будет дезертирством.

— Оно всё и оно ничего, ведь решать не нам.

— Ссыкун. Что смотришь? ты тоже.

К вечеру второго дня марша серые стены с парившими над ними сдвоенными сераками со всех сторон уже были как на ладони.

Именно с этим колодцем, именно в этой крепости, именно сейчас всё было именно непросто. Над землёй, словно сложенный из серых доисторических яиц, виднелся парапет, над ним уже не столь давних лет надстройка. С каждым мастерком раствора, само собой, сопряжена легенда, основанная на реальных событиях, везде литовцы, шапки с оторочкой, перекатные иконописцы, хронисты, докука по возведению ротонды, без вины виноватые на пороховых бочках, кони без всадников, где в подсумках депеши и признания, затерявшиеся дружины, ставшие после ночёвки на паре перевалов больше ориентированными на внешний вид и вообще демонстрацию, а каменщик всё клал и клал, подбирая к углам ложбины. Не возвратившиеся со дна поисковые отряды, разбивка их по персонам, каждый со своей жизненной ношей, то бишь отголоском на поверхности по одному сценарию, весть о трагедии, сорок дней траура и тот или иной акт отмщения за потерю… каждый из этих мертвецов был всем: кормильцем, любовником, слушателем, отцом детей, всегда подтверждал алиби.

Ну, думал Теофраст, сейчас начнётся эта апотропеическая магия, качели, когда двое на дне и один на поверхности решают, что или кого поднимать сначала. Первый верит второму, третий первому, призраки воют и всё ближе, тех, кому доверял и считал братом уже после всех сюрреалистичных ужасов у туземцев, преодоления сельвы на склоне вулкана, дрейфа в Мексиканском заливе на ящике сигар, с кем делал последние шаги по лабиринту из кубов форзиции, смотрел на него и видел себя, белые складки морщин на фоне загара, волосы до плеч и борода клоками, впалые щёки, пожелтелые белки глаз и остаточные явления лихорадки, рядом не осталось.

Ступени были шире окружности жерла, свет лампы выхватывал из полумрака штопор под горлышком со следами того, что нет никаких следов, без мертвецов, при жизни сражавшихся за каждую ступень, пропущенную через глазницу нить с половинкой стального шарика, последний луч заката в день надежды и похуизма, юдоль двоичного кода, превосходство, перенос на другую строку именно там, где нужно. Кратер колодца был необитаем, но исследован когда-то, искусственного происхождения и в разрезе просто хоботок, отросток между системами воздухотоков, обеспечивающих крепость свежестью, росой и рассветами, мошонка с одним яичком, растянутая в меру, ведущая к кабинам и банкетным залам через деформацию археолога либо слесаря. Т. раскачивался, накапливая амплитуду, наконец достал рукой до ступеней, оттолкнулся, задвинулся на противоположные с ударом, скрипом, словно войдя не в паз, тяжело дыша, ушёл от бездны.

Этот сорвиголова парил над верхним рядом кладки, балансировал на двух ножках верстака, опутывая парапет проволокой, в новом веке уже экзистенциальной линией. Болезненные пальцы скользили по гладким участкам, проворно сходясь между шипов, на три градуса на вылете дюйма надгибая, делая размашистые движения, выпрастывая нить из-за спины, работая локтевым суставом, не раня шеи. В мешковатых коричневых галифе в травяных пятнах в середине седалища была рваная дырка, шипы цеплялись за ткань, натягивая за собою. Почти избранный и, более того, самостоятельно добравшийся до порога того, чтобы оставить след. Патологические ситуации со многими элементами реальности, полный крах психогенной эрекции, сколько-то сна и тучи скепсиса, сомнений, асоциальный тип и оного форсирование. Такие мрачные мальчики, якшающиеся с гранью другого мира, как правило, не сворачивают с потустороннего тракта, полного не то что специфических ситуаций, но вида иных сторон жизни, как могло бы быть. Ещё редукция предков и потрясание головой, что будет всех раздражать. Он не обращал на него внимания, тянул проволоку и накручивал, а Теофельс стоял поодаль и подумывал, с какой бы фразы доебаться, чтоб было не слишком притянуто за уши.

Много идолов на земле, от каждого ждёшь чего-то чудесного, наделяя возможностями, от которых кружится голова, боги тоже предпочитают всё решать на совете, в противном случае сойдёт на нет парахор каждого, а пантеон силён только коллективным своим кулаком, именно оттого и вихляющим по дороге, что необходимо немонотонные ковы соединять в нелущёную регуляцию инициатив. Вообще-то там одни импульсивные аппетиты, борьба мотивов, воля не созрела как научный рефрен, в отличие от них самих. Разговаривают порой на вульгарной латыни, не возражают, если их рисуют кругом головами внутрь.

Ах, я потею кленовым сиропом, восклицает Сканда, держа перед глазами узкий лист бумаги с прилипшими волосами с его надкостниц.

За каким дьяволом мне сдались эти списки награждённых? восклицает Марс, пытаясь разглядеть в зеркале себя со спины.

У Махи невидимый стояк, у Гуан-Ди брови лезут клоками, общими делаются и энграммы, а боги тогда — сильно странноватыми, от всего шарахаются и, ясное дело, тупеют, а это чревато, сами понимают, вот и закатывают всякую блажь, а людям приходится это выполнять.

По крайней мере, проведя в долине три дня, Теофельс понял смысл всего здесь происходящего именно так. Богам скучно, хочется ввязаться в интригу, здесь вообще интрига?

Возвращалось питание, виды только такого заслуженного будущего. Китаец, принципиально иной, разбуженный в поле, братская могила очень отрицательных героев — тыкаешь в карту и попадаешь пальцем себе по затылку… все эти улики словно вытолкнули его, Т. сообразил и утвердился в том, что жизнь имеет много образов, имидж её — фатальность и легковесность. Оправдания из мрачной коренной системы, главное из которых — это оправдание биографией, она же в последние дни восставала перед ним в столь многих взаимоисключающих дымах, что он успел приобщиться её мощи и, вдогонку, поджариться от мощи себя самого. Бесконечные извинения, минула эпоха, вспышки воспоминаний о прожитой от начала до конца жизни, личные истории китайской шкатулкой, из-за стены лагеря взвивается хлыст и не достаёт до него, бегущего, несколько палестр.

— Слушай, подвинься, э?

— Блядь, и здесь бухарские купцы?

— И здесь.

— По торговым делам или по более роковым?

— Уй-юй.

— Слушай, — свесился к ним третий, — а вот у тебя не задержалось в голове, что ты недавно умирал, а?

— Всё, можешь поворачиваться, — грустно сказал первый.

Щуплый лопоухий Дитерихс встал в полный рост, автомобиль немного накренился на его сторону. Там, где он лежал, стало слышно, как на стенах начали дёргать затворы. Он выставил правую руку, ждал, все ждали, резко сжал пальцы, в кулаке затрепетала стрела с посланием, в нём последняя сводка с фронта: «переговоры начались». Он съел листок, жуя, неотрывно смотрел в глаза уполномоченному от тайлинов, тайлину, тот выдержал, он сломал древко о колено, напряжение нарастало, скупым движением кинул обломки на две стороны, оставляя руки разведёнными, часть с оперением стукнула в шляпку даму, упала ей на креп, натянутый коленями. Глаза тайлина стали наливаться кровью, просыпалась белая глина, особенная, из неё они лепили кирпичи и фаллосы. Из выхлопной трубы вырвалось серое облако, напоминающее парусник, стало набирать ход к русским позициям, он сорвал фуражку, не оборачиваясь, кинул за себя, накрыла, прибив к дороге. Мария-Анна положила руку на убранный воротник авто и смотрела, полуобернувшись. Тайлин начал обильно потеть, но не хотел проигрывать в гляделки Дитерихсу.