– Ну и кретины мы с тобой. Физику надо учить сначала.

– Но где мы найдем металлические шарики?

– Или стеклянные.

– Главное не пластиковые.

Они улыбнулись друг другу, потому что знали ответ. Выходные обещали быть авантюрными. Однако обсуждение зарождающегося плана оставили на потом: на территории школы небезопасно говорить о вещах, с которыми они привыкли иметь дело.

За несколько секунд до официального звонка с урока мимо них вихрем пронесся Алан Кейн – глаза, уши и прочие органы чувств класса, если не всей школы. Этот пятнистый мальчик всегда все знал, даже то, чего знать никак не мог. Не успели они задаться вопросом, неужели Смитерс отпустила их пораньше (какое великодушие), Алан был уже слишком далеко, чтобы спрашивать. Топал в своих коротких зеленых шортах, деловито придерживая лямки рюкзачка на худых плечиках, и вертел головой из стороны в сторону.

Он всегда появлялся и исчезал с нечеловеческой быстротой. Особенно появлялся – везде, где его присутствие было нежелательным. Кейна не раз уже зазывали в школьную газету, но он отказывался, сохраняя независимость, и отшучивался, что представляет средство массовой информации в одном лице, и никогда не будет иначе.

Потихоньку стали спускаться и остальные, в том числе ребята из параллели. Кто-то хлопал Нину или Отто по спине, сочувственно улыбаясь, а кто-то называл придурками, и то и другое было обычном делом. Учащиеся спешили разойтись по домам, чтобы насладиться вечером пятницы.

Нина собиралась подняться на ноги, чтобы кое-кому отвесить пинка по старой традиции, как вдруг ее рюкзак издал хлопок и отлетел на пару ярдов. Она не успела понять, что произошло, но шестым чувством ощутила угрозу. За мгновение, пока она поднимала голову, отползая вбок по ступенькам, словно краб (вдруг собирались ударить еще раз?), в уме пронеслись приемы самообороны, которым ее успел обучить тренер, в том числе из положения сидя.

Сердце замолотило, разгоняя адреналин. Вхолостую. Это была всего лишь Ханна. Белокурый ангел с перекошенным от презрения личиком остановился на расстоянии вытянутой руки, а лучше сказать – ноги. Она даже не пыталась изобразить сожаление. Только смотрела сверху вниз, вкушая кратковременный эффект своей пакости. У Нины заболела переносица.

Молча поднявшись, Отто пошел поднимать рюкзак. Подняв, аккуратно отряхнул от пыли. Никакие слова в защиту Нины не могли ранить Ханну так же, как действия, которые брат совершал ради нее. Они знали это, все трое. К тому же, как показывала практика, слова не имели влияния.

– Вот, держи, Нина.

Отто помог ей подняться и вручил рюкзак, не глядя на сестру. Та молчала, сверля глазами средоточие своей неприязни.

– Надеюсь, там не было ничего хрупкого.

– Самое хрупкое, что у меня есть, это самолюбие твоей сестры, – ответила она тихо, отвернувшись от Ханны, но все же надеясь, что она услышит.

Отто изменился в лице – он удивился. И было чему. Раньше Нина никогда не поддавалась на провокации Ханны, упрямо бойкотируя ее стремление разжечь конфликт. Сейчас, всего одной фразой, она признала конфронтацию, которую игнорировала много лет.

Ханна тоже удивилась, но не приятно. Розовым насекомым трепыхнулась ее верхняя губа, над которой, в носовой складке, пряталась единственная черточка, способная изуродовать ее лицо – шрам от ветряной оспы, тяжело перенесенной в десять лет. Никто не озвучивал ей, что те два месяца, когда она провалялась дома, стали золотым временем для дружбы Нины и Отто. Чтобы сказать такое, нужно ненавидеть от сердца, но чтобы подумать об этом, достаточно уметь думать.

– Что ты сказала, Нина?

Невинный облик Ханны оставался на ней ровно до момента, пока она не открывала рот. А затем трескался и осыпался, как отмершая кожа, как ненужный маскарад.

– Чтобы ты не трогала, на хрен, мои вещи, – ответила Нина с угрожающей сдержанностью. Ее тело напряглось.

Отто смотрел на нее расширенными глазами, его сестра тоже опешила и не сумела это скрыть. Она не ожидала отпора. Кто угодно мог быть уверен, что навлечет на себя агрессию Нины, если заденет ее (ведь она у нас такая сорвиголова!), но только не Ханна. Ханну она не смела трогать, потому что дружит с Отто. А он любил сестру несмотря ни на что, Нина лучше всех об этом знала.

– Теперь ты меня услышала, стерва малолетняя? – Нина шагнула в ее сторону, держа рюкзак на груди, как будто собиралась бросить его или использовать как бронежилет, и Ханна неосознанно сделала шажок назад. – Мое терпение подошло к концу.

Не каждый ребенок тринадцати лет может озвучить подобное однокласснику, который его задирает. Подростков постарше это тоже касается. Но Нина не боялась никого и ничего, такое о ней складывалось впечатление, и могла себе позволить быть дерзкой, отчего зачастую сама же и страдала.

За несколько лет в результате определенных происшествий у Нины сложилась особая репутация. Ее предпочитали не выводить из себя и в целом не провоцировать, точно так же относятся к военным с контузией. А началось все с той злополучной вылазки на стройку, окончившейся пробитой ногой и кровавым кроссовком, который увидел и подержал в руках, наверное, каждый ученик средней и старшей школы Мидлбери. Ни для кого не было секретом, что на раздражитель Нина могла отреагировать неадекватно, слишком бурно или неузнаваемо агрессивно. Поэтому, если начинался спор или иного вида противостояние, старались не перегибать палку.

Особенно это касалось учеников. К Нине они относились с настороженным дружелюбием, никогда не зная, чего от нее ожидать в следующий момент – сальто или удар под дых. Изгоем для своих она не была, зато потенциальной мишенью для издевательств, которые так любят практиковать дети их возраста, перестала быть навсегда. Никто не захочет терроризировать человека, который иногда ведет себя как псих, к тому же посещает уроки самообороны. Эти факторы отваживали от нее школьных хулиганов вместе с теми, кто хотел ими казаться, самоутверждаясь за счет слабых.

Некоторые учителя считали Нину довольно смышленой, но ленивой; некоторые ученики – довольно смешной, хоть и опасной. И те, и другие соблюдали дистанцию. Кроме Ханны. Она Нину ненавидела, поэтому не боялась. Или ей так казалось до сегодняшнего дня.

Пауза затянулась. У Нины раскалывалась голова. Как будто пустоты под переносицей и носовые пазухи залили жидким пульсирующим металлом. Тупая боль заставляла пухнуть глаза. Девочка осознавала, что в таком состоянии способна ударить – сильно, наотмашь, неважно, кого – и остановить себя не могла. Отто каким-то образом понял это, уловил, как всегда. Он взял ее за локоть, но тянуть пока не стал.

– Нина, идем. Конфликт исчерпан. Правда, Ханна?

– Я это запомню. Не сейчас, но ты за свои слова поплатишься.

– Откуда столько злобы?

– Тебе ли это спрашивать, братец? Идем домой.

– Я не пойду.

– Опять будешь с этой где-то шляться? – девочка небрежно кивнула на Нину, словно на мешок с мусором, на всякий случай сделав еще шаг назад. Нина опустила рюкзак, затем набросила на плечи. Она больше не смотрела в сторону оппонента.

– Не твое дело.

– Я расскажу отцу, что вы опять куда-то полезли, и он тебя отлупит. Забыл, что тебе запретили?

– Сначала докажи, что мы пошли куда-то, куда нельзя. А хотя, знаешь, валяй. Если ты так любишь меня, что жаждешь моих страданий, если считаешь, что твое поведение заставит меня ценить и уважать тебя или изменит мое отношение к единственному другу, то валяй. Не знаю, на что ты надеешься. Я считал тебя умнее.

– Да ты меня никогда и не любил, – голос Ханны треснул и разошелся, как непрочный лед под ногами.

Девочка сжала губы, ее резные бровки дрогнули. Отто ничего не ответил, и это обидело больше всего. Не стал спорить, хотя мог бы. Ханна отвернулась, шумно выдохнула и зашагала прочь, держа за ручку квадратный красный портфель с жирафами… Такая обычная девочка со спины.

Легко обманываясь нежным обликом и амплуа божьего одуванчика, мальчики уже бегали за ее складной фигурой, роскошными волосами, мягкой сияющей кожей, не знающей прыщей, большими светлыми глазами и милейшими ямочками на щеках. Иногда Нину посещала странная мысль: будь она парнем, тоже бегала бы за Ханной. Без сомнений.