Еще спустя полминуты маленький квадратный снимок с белыми полями, выползший из механизма, полностью проявился. Стало очевидным, что удачным его не назовешь: горизонт завален, огни вывески размыты, у главы семейства прикрыты глаза, а девочка на его плечах вообще не смотрит в камеру. Вместо этого она отвернула голову и глядит в сторону, выпрямившись так, словно проглотила длинную палку. Родители отлично знали эту позу и это индифферентное выражение лица их обычно оживленной и подвижной дочери. Они означали, что Нина чем-то очень недовольна, что-то причиняет ей дискомфорт, который она не может описать словами, а потому замирает (обычно в неестественных позах) и молчит, избегая зрительного контакта. Мужчина и женщина оторвались от созерцания фотографии, переглянулись, поймав нахмуренные взгляды друг друга.

– Ну и черт с ним, с этим фото, – сказала она, удивив мужа и дочь (никогда в присутствии Нины она не позволяла себе ругательства, даже безобидные), – пусть хоть какое-то будет на память. Неидеальное, ну и что? – и мама засмеялась, рассеяв общее напряжение. Это она хорошо умела, почти так же хорошо, как и создавать его, но сегодня причиной была не она. – Пойду лучше куплю нам билеты внутрь.

– Эй там, на орбите, все в порядке? – спросил отец, покачнувшись, чтобы взбодрить дочку, лица которой сейчас не видел, но надеялся, что оно уже не такое, как на снимке.

– Дай посмотреть.

Отозвалась она довольно спокойно, даже задумчиво, это его успокоило. Он протянул тонкий пластиковый квадратик, пахнущий, как новые обложки или резиновые сапоги. Темное поле внутри него, поменьше, было запечатлением реальности, помещающимся на ладони. Разглядывая, как играют на нем блики, Нина взяла слово с отца, что дома он объяснит ей, как работает фотоаппарат и почему картинки как по волшебству появляются сразу, словно их рисует кто-то крошечный, невидимый и очень талантливый, живущий внутри устройства.

Мужчина и сам в точности не знал суть механизма, поэтому стремление пятилетней дочери понять, из чего он состоит и как именно работает, не могло не поразить его. Время от времени они с женой находили дома самые разные вещи в разобранном состоянии. Не имея подходящих инструментов, зачастую Нина просто ломала их, стремясь познать истинное содержимое предметов, если не могла растерзать их более гуманным способом. Супруга в такие моменты закатывала глаза к потолку и говорила каждый раз примерно одно и то же: «Видимо, я все-таки родила тебе сына».

Отец пресекал ее попытки отругать девочку за разрушенные вещи и до определенного предела поощрял «научное любопытство» дочери. «Может, у нас инженер растет», – отшучивался он, но с тех пор, как это началось (примерно с трехлетнего возраста), телефоны, пульты и кухонные приборы прятал повыше, вне зоны досягаемости Нины. В большей степени потому, что однажды это могло закончиться действительно плохо. Например, проглоченной батарейкой. Ведь все большое состоит из малого, а все малое, как правило, видится детям деликатесом.

Важная мысль, которую он вынес из опыта воспитания собственной дочери, звучала так: любопытный ребенок не в состоянии оценить ущерб, который причиняет, познавая мир. А еще не отличает дешевые вещи от дорогих (и съедобные от несъедобных тоже). И, немаловажно, – деньги пока что ничего для него не значат. Должно быть, прекрасное время. Но рано или поздно Нина из него вырастет, как выросла однажды из памперсов.

Опасаясь за будущее своего новенького Полароида (если он не объяснит ей, как работает фотоаппарат, она найдет его и сама разберет на винтики), отец решил перевести тему, пока супруга стояла в очереди за билетами. Время от времени она махала им кошельком или корчила гримасы, словно сама стала ребенком в окружающей суете.

– Хочешь, куплю тебе что-нибудь?

– Например? – Нина вернула снимок, и мужчина спрятал его в кармане темно-синих джинсов, подумав, что она сейчас спросила его, как будто уже совсем взрослая.

– Сладкую вату или стаканчик колы, – он снова покружился на месте, ощущая в интонациях дочери осадок напряжения и стремясь развеять его. Очень хотелось развеселить ее в этот вечер, особенный для ребенка, впервые прибывшего в Глэдстоун, местную достопримечательность и в какой-то степени аналог Диснейленда (вариант для среднего класса). Но Нина проигнорировала предложение (чего классический ребенок никогда бы себе не позволил).

– А что там, внутри, есть интересного, кроме колеса обозрения? Ты ведь бывал здесь уже?

– А на чем бы тебе хотелось прокатиться?

– На чем-нибудь очень быстром и опасном! – оживилась девочка, встряхнув ногами в толстых колготках.

– Правда? Ну, тогда держись!

Мужчина сделал вид, что готовится к самому быстрому спринту в истории Олимпийских игр, и Нина тут же закричала протяжное «не-е-е-ет!» и залилась заразительным смехом, который мало чем отличался от ее младенческого смеха и напоминал стеклянную посуду, что падает и разбивается по принципу домино – чем дальше, тем громче. Девочка с такой силой обхватила его за шею, опасаясь свалиться, что отец закашлялся. Теперь ему не хватало воздуха и от кашля, и от смеха, а от этого становилось еще смешнее. «Сейчас умру от того, что меня задушит собственная дочка, – подумалось ему, – а я смеюсь от этого».

Ему вспомнилось, как супруга жаловалась на вырванные волосы в те времена, когда Нина не умела ходить, и приходилось часто носить ее на руках. Он тогда не обращал особого внимания на мертвую хватку крошечного кулачка, полагая (не без оснований), что так бывает со всеми детьми. Сейчас он понял, что напрасно недооценивал жалобы жены. Волосы ее, тем не менее, остались в порядке, а вот он рисковал задохнуться. Но опасность миновала, стоило восстановить равновесие, и девочка разжала сильные пальцы.

– Хочу настоящие аттракционы! – заявила Нина заметно повеселевшим тоном.

– Ладно, будут тебе настоящие. Чего там только нет! И роллеркостер, и космос, и батут, и даже твои любимые лошадки, – последний пункт был выделен особой интонацией. Мужчина знал, что карусель, движущаяся со скоростью ниже первой космической, вряд ли заинтересует его дочку.

– Фу-у, – растерянно протянула Нина, и оба засмеялись этой искренней оценке. Ему даже не нужно было видеть ее в этот момент, чтобы представить выражение лица Нины, когда она услышала о лошадках.

Пока не вернулась мама, девочка еще немного понаблюдала за прохожими. В преддверии Дня Всех Святых здесь собрались люди от мала до велика. Некоторые уже сейчас были в костюмах или с пугающим гримом, но все улыбались. Множество разномастных улыбок и ухмылок скапливались в однородное шевелящееся месиво, как будто кто-то варил зелье смеха. По крайней мере, так показалось девочке. Дымок, что поднимался над безостановочно плывущим варевом людских эмоций, невидимым куполом нависал над парком и словно обещал, что сегодня здесь все будет хорошо. Но можно ли ему верить?

Отец рассказывал Нине, что этот загородный парк, находящийся в удобной транспортной развязке между несколькими населенными пунктами, – самый крупный и популярный в штате. Именно благодаря удобному расположению и широкому ассортименту развлечений (и еды, конечно) Глэдстоун-парк притягивает население всех близлежащих городов, а не только Мидлбери, откуда они сами приехали. Поэтому людей так много. Нина поинтересовалась, а какие еще поблизости есть города. Отец начал перечислять: Саутбери, Уотербери, Вудбери, Ньютаун, Сеймур и так далее…

Нина слушала и наблюдала. Атмосфера царила соответствующая. Как будто представители разных цивилизаций и форм жизни (особенно так казалось из-за хэллоуинских костюмов и масок) решили одновременно собраться на большом межгалактическом вокзале и весело провести время несмотря ни на что. Нечто подобное она видела в комиксах. Но не успела девочка поделиться с отцом своей теорией, как откуда ни возьмись появилась мама и вручила им билеты, напечатанные на хрустящей бежевой бумаге. Они очень понравились Нине на ощупь, ее посетило желание немедленно сделать из своего билета самолетик или кораблик.