Первый вопрос – почему так громко? – сразу же получил ответ, стоило поднять глаза и увидеть перед собой столб с рупором громкоговорителя (столб, который он пометил только что). Второй вопрос – что происходит? – оказался сложнее для затуманенной токсинами головы. Сначала слов было не разобрать из-за помех, и от внезапности Йен даже пригнулся, чуть не испачкав брюки. Это был бы окончательный крест на его репутации. Йен Флинн обоссался прямо в парке, представляете? Как опущенный в тюрьме, даже хуже.
– …минут назад потерялась… – часть объявления невозможно было расслышать из-за смеха ребят, а смеялись они над тем, с каким лицом он вышел из-за палатки, застегивая ширинку так быстро, что чуть не прищемил кожу. – Ростом примерно три с половиной… прошу всех… осмотреться… прямо перед вами.
– Нет, – пробормотал Йен с отсутствующим видом. – Нет, нет.
– Ты там че, обоссался, малыш Йенни? – заржал Растин, а за ним и остальные, словно игрушки, которые повторяют за тобой любые звуки.
– Да заткнитесь вы все! – он ждал, что информацию повторят, но смех мешал ему услышать что-либо.
– Ты охренел? – Растин опустил пиво. Это было не по протоколу.
– Сколько времени? Сколько времени мы уже торчим здесь?!
Все молчали, пораженные внезапной переменой в его поведении, которая нарушала негласные условности. Подобной дерзости от него никто не ожидал.
– А чего ты так засуетился? Надо домой, к мамочке?
– Больше десяти минут, да? И больше двадцати…
– А! Я понял. Ты о сестре вспомнил? Я думал, тебе на нее насрать.
Из-за спазма в груди Йену стало больно дышать. Он бросил в траву бутылку с недопитым пивом и побежал. При каждом касании о землю чувствовалось, что сердце бьется прямо в пятках. За считанные секунды Йен оказался у карусели, куда посадил Нону, – сколько непростительно долгих минут назад? Он не смог бы сосчитать, даже если бы догадался посмотреть на время. На лошадках катают семь-восемь минут, максимум – десять, и девочка давно должна была сойти и дождаться брата. Но он не явился вовремя, и теперь сестры нигде не было видно.
Йен запаниковал. Вокруг как будто закончился воздух, а грудь сдавливало тисками. Осмотревшись, он заставил себя успокоиться и посчитал от десяти до минус десяти, прежде чем действовать дальше. Старался, чтобы скорость счета совпадала с реальными секундами, так, ему казалось, будет более действенно. Заодно обдумал, что делать: для начала спросить кондуктора, не видела ли она его сестру, и подробно описать Нону. Итак, во что она была одета? Сделала ей мама сегодня один хвостик или два, или заплела косичку из сверкающих кучерявых волос? Во что обула ее?
Бесполезно, он слишком испуган, чтобы вспомнить.
Однако к пожилой женщине, что запускала лошадок, все-таки подошел, от безысходности. Как он и думал, она не смогла ему помочь, весьма раздражившись его путаными объяснениями. В конце концов, она просто выполняла свою работу, поворачивая рычаг и засекая время (а он ей, между прочим, мешал), и не обязана помнить всех детей, которых за вечер на лошадках катается порядка сотни, а то и больше.
Йен запаниковал еще сильнее. Теперь сердце стучало все выше, как будто подбираясь к глотке, чтобы извергнуться мучительной рвотой. Отойдя от лошадок, куда уже загрузили новую партию жизнерадостных детишек, на почтительное расстояние и наблюдая, как родители фотографируют каждый дюйм пройденного их чадами пути, Йен вспомнил, что у него на телефоне тоже есть фото сестры. Порывшись в заднем кармане, он выловил сотовый с маленькой трещиной на экране и быстро нашел нужную картинку. На ней Нона стояла в красных нарукавниках у надувного бассейна и корчила рожицу специально для брата. Веселый был день… Зачем он решил ее тогда сфотографировать? Может, она сама попросила?
Йен увеличил изображение. Теперь трещина тянулась прямо через лицо девочки, рассекая его на две неравные части, словно виртуальный шрам. Но парень настолько привык к дефекту экрана, что не обратил на это внимания.
Целую вечность он потратил на то, чтобы, показывая телефон, опрашивать прохожих. Но практически никто всерьез его не слушал и спешил пройти мимо, полагая, что он что-нибудь рекламирует. Кому было дело до его паники, до потерявшейся сестры? Единицы задерживали взгляд на экране мобильного и отрицательно мотали головами. Неудивительно, ведь поток людей – громкий, оживленный, поглощающий сладкое и напитки в больших количествах и не прекращающий общаться и смеяться – двигался слишком быстро: никто в этом чертовом парке не стоял на месте и двух минут! Бесконечное броуновское движение, в котором частицы-люди не утруждаются запоминать друг друга. С момента, как Нона сошла с карусели, здесь уже несколько раз полностью сменилось «поколение» присутствующих. Проклятие!
Йен остановился и подумал: куда могла пойти маленькая девочка, не обнаружив брата и вообще ни одного знакомого лица в людном месте? Могла пойти искать его и заблудиться, а могла отправиться к чему-то, что привлекло ее внимание. Например, цветной фургончик со сладостями, увешанный гирляндами, сияющими в желто-красных тонах. Ну, конечно же, она пошла туда, идиот! Йен бросился к фургону, заранее испытывая облегчение: наверняка Нона скоро найдется, абсолютно точно это произойдет с минуты на минуту, и ему не придется возвращаться домой одному и объяснять родителям, как это случилось, как он посмел это допустить.
Сегодня вечером он был хреновым братом, это если говорить откровенно, но он обязательно исправится, господи, если ты существуешь, я тебя умоляю, только бы она нашлась, я обязательно стану хорошим братом для Ноны, самым лучшим братом, она ни в чем не будет нуждаться, я не буду больше злиться на нее за всякий пустяк, я буду защищать и баловать ее, боже, я оценил твою иронию и усвоил урок, хватит, прекрати, неужели не видишь, что я и так уже в штаны наложил, умоляю, дай мне еще один маленький шанс, не отнимай ее у нас!
Чудовищно много неприятных, скользких, режущих мыслей успел обдумать Йен за те несколько секунд, что мчался к сладкому фургону, грубо задевая прохожих и не извиняясь. Она не могла уйти далеко, – пульсировала обнадеживающая мысль, – просто не могла, ей всего пять лет, она спокойный ребенок, ну куда она могла убежать? Бродит где-то поблизости своими маленькими ногами, наверняка кто-то ее видел, но не запомнил – мало ли детей в парке? Я скоро ее найду у какого-нибудь ларька со сладкой ватой, возьму за руку и как следует отругаю за то, что не осталась ждать меня у карусели. Господи боже, но какое я испытаю облегчение! Самого себя буду ругать в тысячу раз сильнее, только позволь найти ее!
Ничего плохого не могло случиться, ведь это же я и моя жизнь, в ней никогда не происходило чего-то настолько дерьмового, вот и сейчас не может. Это же только в книгах или остросюжетных фильмах дети пропадают бесследно, их воруют на органы, или убивают ради забавы, или того хуже… Господи, не допусти этого! Ей же всего пять лет! Как ты можешь быть самым добрым, мудрым и всеведущим, если в мире, созданном тобой, пятилетних девочек похищают ради… Да где же ты, Нона?!
Продавец сладостей мучительно долго изучал цифровую фотографию, искал очки, хмурился, щурился (видимо, действительно пытался вспомнить) и, наконец, заявил нечто в том же духе, что и кондуктор, но более дружелюбно. Нет, он не видел эту милую девочку. А может, и видел, только, само собой, как тут упомнить всех? Ведь он видит так много детей за смену, что и звезд на небе меньше. А что, в самом деле, случилось? Потерял сестру? Не переживай, обязательно найдется. Это же Глэдстоун. Что тут может случиться, парень? Кстати, хочешь мороженого?
Йену стало жутко. С момента, как он хватился Нону, прошло минут семь или около того. Какое расстояние за это время могут преодолеть ножки ребенка? Гораздо меньшее, чем ноги того, кто этого ребенка может поднять и унести.
Йен представил, как будет сообщать об этом матери, как она сначала примет его слова за розыгрыш, а потом у нее начнется истерика с вырыванием волос, а отец, ни слова не говоря, вышибет из него все дерьмо – для начала, и только после этого позвонит в полицию. Все обязательно так и будет. Ты ведь не телефон потерял, не кошелек, не пачку салфеток, братец, ты свою сестру, единственную сестру пяти лет от роду потерял, живого маленького человека, которого все любят, у которого вся жизнь впереди, ты позволил, чтобы с нею что-то случилось, мать твою, говна ты кусок, пока развлекался там со своими сраными друзьями, из кожи вон лез, чтобы им понравиться, а о сестре и думать забыл, ублюдок чертов! И где она теперь? Что с нею? Одному богу известно, да только он тебе не подскажет.
