Мальчик шагал быстро и нервно. По пути домой его согнуло и вытошнило от напряжения. Съеденные на ланч яичница и тосты с джемом, впрочем, как и яблочный сок с утренними оладьями, оказались на земле в состоянии полупереваренной зловонной каши. В носоглотке щипало от желудочного сока, в ноздрях застряли кусочки еды. Он отдал бы сейчас что угодно за бутылку воды, чтобы ополоснуть лицо, промыть рот и нос от горечи, попить, наконец. Но единственную бутылку воды, что у него имелась, он израсходовал не на себя, и теперь не знал, помогло ли это или навредило.
Стыдно было зайти в магазин в таком состоянии, поэтому мальчик решил потерпеть, подсознательно выстраивая свой маршрут так, чтобы избегать продуктовых, а заодно и соблазна их посетить. Мысль о том, что подруга может умереть, а он даже не узнает, приводила в такое оцепенение, что он не мог двигаться и на время останавливался, опираясь руками о столб или забор, чем еще сильнее удлинял свой путь. В такие моменты Отто забывал о собственных неудобствах в виде грязных рук, взбесившегося от стресса кишечника и последствий рвоты, ведь Нине сейчас гораздо хуже.
Нужно было отговорить ее, силой стащить вниз еще после первого покатившегося кирпича, ведь только Отто имеет на нее какое-то влияние, ведь удалось же ему увести ее из той комнаты с поплывшими листами железа. А если она потеряла слишком много крови, чтобы выкарабкаться? Как смотреть в глаза ее родителям, и своим заодно? А если штырь, на который она наступила, был ржавым, что скорее всего, и теперь у нее заражение крови? Все вышло серьезнее, чем планировалось, и ни одна догадка о ближайшем будущем не выглядела обнадеживающей.
Добравшись домой, Отто несколько секунд постоял на пороге, взвешивая решение как на духу выдать все маме, не страшась получить заслуженную взбучку. В сложившейся ситуации неуместно и эгоистично беспокоиться о наказании, это вопрос времени, и мальчик вошел в дом, хлопнув дверью погромче, чтобы обозначить свое появление и сразу привлечь внимание. Сейчас он переживал за Нину, и в меньшей степени – за свою дальнейшую судьбу.
– Отто! Ну сколько раз тебе говорить? Не хлопай дверью так сильно! Кстати, ты почему не на дополнительных?
– Мам, погоди. Я должен тебе кое-что рассказать…
История заняла от силы две минуты. Больше времени потребовалось, чтобы манерная мама Отто осмыслила услышанное и претерпела культурный шок. Затем она, как и положено любой маме, разозлилась и позволила себе не стесняться в выражениях, пользуясь тем, что дочери не было дома, ведь она досиживала уроки как нормальный ребенок, а не сбегала из школы, чтобы шастать по закрытым стройкам, как ее неудавшийся близнец.
Отто со смирением выслушал все, включая то, на что раньше смертельно обижался и чего его отец матери произносить запрещал («не такого сына я себе хотела…»). В гневе мама утрачивала воспитание и не следила за словами, о которых жалела после. Излив на сына поток злобных причитаний, она, наконец, примирилась с фактом произошедшего, покусала губы, нервно осматривая занавески, и начала задавать уточняющие вопросы, требуя честных ответов стуком кулака по деревянной столешнице.
Мальчик еще раз подробно описал, как все произошло, и под конец истории заплакал, сам от себя не ожидая такого финала. Заново пережив в воображении случившееся с Ниной, он с новой энергией за нее испугался и считал себя виноватым. Мама впала в ступор и как-то потеряла пыл, наблюдая искренние переживания сына. Несколько мгновений женщина буравила его испытующим взглядом, затем, вздохнув, отправила в ванную.
– И сиди в своей комнате, пока отец не вернется. Он с тобой еще поговорит.
– Хорошо, мам…
Наконец-то тяжкий разговор с признанием и обвинениями остался позади. Понурив голову, Отто поплелся в ванную комнату, чувствуя себя изможденным, еле стоящим на ногах. Закрывшись изнутри, мальчик избавился от крови на руках (она сильно потемнела, почти до оттенка бурого шоколада, и стала прохладно-липкой), промыл горло и нос, отплевываясь от мерзкого привкуса. Увидев свое отражение, мальчик застыл и прищурился. Что-то в его измученном лице изменилось, но он не мог бы ответить, что, просто чувствовал это, как чувствовал и боль подруги, когда она закричала, съехав ногой вниз. Сейчас ему было странно, совсем не как обычно, и он подозревал, что Нина до сих пор без сознания.
Мать Отто тем временем набирала номер родителей Нины, чтобы сообщить неприятное известие. Их семьи тепло дружили с тех пор, как детям исполнилось по три года и они пошли в один детский сад, но эта неугомонная Нина все время втягивала ее сына в неприятности и подстрекала на необдуманные поступки. Тем не менее, женщина поймала себя на мысли, что девочку ей жаль. Судя по рассказу Отто, ей досталось сверх меры. Где-то в глубине души это даже вызывало злорадную ухмылку, но женщина одернула себя. Испытывая такие эмоции, кажется кощунством звонить ее матери и сопереживать, каждый миг думая, а не лицемеришь ли ты. Позвонить, тем не менее, надо было.
Главная проблема виделась матери Отто в том, что в этой девчонке течет русская кровь, а все русские слегка сумасшедшие сорвиголовы. Понимая, что стереотипы, особенно по национальному признаку, хороши только в анекдотах и байках, а разумному человеку кажутся чушью, мама Отто все же не встречала ни одного русского, который не подтверждал бы своим поведением навешанные ярлыки. Умение ввязываться в истории и притягивать проблемы, рискованное, порой пугающе безответственное поведение и, надо признать, своеобразное чувство юмора Нины вопросов не оставляло (сама она с этих шуток не смеялась, а вот муж безуспешно старался спрятать улыбку от взгляда супруги). Может быть, поэтому их сына, совсем иного по характеру, тянуло к этой взбалмошной хулиганке. В глубоком детстве они сразу же нашли общий язык, и с тех пор были неразлучны, вызывая логичную ревность и непонимание у сестры-близнеца, обделенной его вниманием.
Отто не выходил из комнаты до самого вечера, даже когда сестра вернулась из школы. Узнав главную новость дня от недовольной матери, девочка привычно набросилась на брата за то, что он снова проводит время не с нею, родной сестрой, а с какой-то идиотской Ниной, которую скоро исключат из школы за прогулы. Хоть бы у нее эта дыра в ноге никогда не заросла! Она бы тогда могла свистеть, поднимая пятку к носу, или дуть через нее мыльные пузыри на потеху всем! Она ведь так любит привлекать к себе внимание всякими необычными трюками!
– Ханна, просто заткнись.
Отто сказал это один раз и больше не реагировал на умелые провокации и обидные слова (сестра очень хорошо знала его слабые места). Он, в свою очередь, привык выслушивать одно и то же время от времени. Состояние Нины, неизвестное ему, но смутно предчувствуемое, тревожило сильнее, чем очевидная зависть сестры. Ему бы очень хотелось выйти из комнаты и узнать у мамы, есть ли какие-то вести, но он боялся. Боялся, во-первых, нарушить ее запрет, а во-вторых, и это пугало сильнее, услышать в ответ что-то страшное и безнадежное для него и утешительное для сестры. Он мог бы упросить Ханну сходить за новостями, но не стал унижаться. Ее согласие было столь же нереалистично, как мгновенная телепортация на луну.
Ближе к ночи с работы вернулся отец. Отто не спал, беспокойно ворочаясь в кровати (плюс ко всему, жутко хотелось есть из-за пропущенного ужина) и отчетливо слышал, как хлопнула дверь, а затем, почти сразу, зазвучал без остановки приглушенный и взволнованный голос мамы. Иногда он прерывался, и мальчик мог услышать низкое усталое папино «угу», звучало оно так, как если бы звук умел становиться туманом – таким расплывчатым казался голос отца по сравнению с резкими и четкими интонациями матери.
Отто не обманывался, ведь даже отцовское «угу», сказанное раза четыре, выглядело вполне угрожающе. Его затрясло, а Ханна уже провалилась в сон, упустив возможность позлорадствовать над его страхом и насладиться «воздаянием за грехи». Отец зашел в комнату минут через двадцать (сначала душ, а уж потом все остальное, железное правило), но Отто показалось, что прошла целая вечность. Ожидать его шагов по лестнице, дрожа под одеялом, было пыткой.
