Здесь начало. Сюда я буду возвращаться после каждой поездки в отдаленные районы страны. Сюда же я вернусь, оставив за спиной горные перевалы зачарованных королевств.
Прежде чем окунуться в блистательную сутолоку делийских улиц, я хочу процитировать небольшой отрывок из удивительной книги «Гималайское искусство», принадлежащей перу молодого индийского писателя Маданджита Сингха. Отважный путешественник и неутомимый искатель неведомых миру шедевров, Сингх совершил тридцать пять горных экспедиций. Ему удалось запечатлеть на цветной пленке храмы и монастыри с их поразительными фресками, древнейшие рукописи, творения культовой живописи и скульптуры. Многое из того, что посчастливилось увидеть и заснять Сингху, целые столетия считалось «тэрчой» — абсолютно запретным. Если учесть, что до недавнего времени не было написано ни одной работы, специально посвященной мастерству неведомых художников колоссального региона, простирающегося от Ладакха до Бутана, то станет понятно, почему именно монография Сингха открыла новую серию ЮНЕСКО «Книги по искусству».
Корни индийского искусства глубоко уходят в тысячелетние пласты истории. До сих пор оно пьет живительный сок величайших эпических поэм древности «Махабхараты» и «Рамаяны». Это в равной мере касается и классических школ изобразительного творчества, и бесконечно разнообразной народной манеры. Но современность властно перекраивает любые традиции. Индия металлургических гигантов Бхилаи и Бокаро, спутника «Ариабата» и атомных реакторов не могла, естественно, удовлетвориться исконными статуэтками, предназначенными для храмов и домашних алтарей, или многоцветными миниатюрами, живописующими бессмертную любовь Кришны и Радхи. Ныне в национальных галереях Дели, Бомбея, Калькутты можно увидеть произведения самых разных направлений и школ. Позеленевшая от патины бронза, запечатлевшая танцующего Шиву, мирно соседствует с игрушками, отлитыми кустарями Ориссы, реалистическая скульптура, изображающая трудолюбивых индийских крестьян, сменяется абстрактными композициями или многозначными формами в манере Мура. Не случайно же в последней поправке к конституции специально подчеркивается светский характер страны. Искусство, которому одинаково присущи и следование традициям и их коренная ломка, уловило это с чуткостью антенны. Недалеко от Бомбея, кстати, я видел холм, где возле многометровых джайнистских колоссов была установлена параболическая чаша сверхчувствительного радара.
Мы еще будем говорить и о своеобразии индийского искусства, поражающего поистине необузданной фантазией, и о его исследователях.
Но сейчас, когда за окном самолета проносится иссеченный песчаными ураганами бетон делийского аэропорта, более всего интересует меня свидетельство Сингха-путешественника:
«В этой части земного шара, за исключением нескольких районов западных Гималаев, почти невозможно путешествовать по прямой с запада на восток или с востока на запад. Прежде чем предпринять очередное путешествие, мне каждый раз приходилось возвращаться на „базы“, то есть в Калькутту (на восток) или Дели на западе. Даже чтобы попасть из Западного Бутана в Восточный, обязательно нужно спуститься на Индийскую равнину, если, конечно, не подготовиться заранее к трудностям путешествия, которое продолжается более месяца».
Каждый раз, отправляясь в делийский аэропорт Сафдарджанг для местных линий, чтобы совершить очередной воздушный прыжок, я вспоминал эти слова.
Вслед за Сингхом, я стал считать Дели своей «базой».
Историки утверждают, что на месте нынешнего Дели находился некогда город Индрапрастха, названный по имени повелителя грома и молний Индры. Его ваханой, или, говоря современным языком, персональным средством передвижения, является слон, а символом — ваджра (дордже по-тибетски, очир по-монгольски), представляющая собой двойную булаву из переплетенных молний. О городе Индры, построенном на правом берегу Джамны — большого притока священной для всякого индуиста Ганги, упоминают древнейшие источники. В «Махабхарате» он предстает перед нами как столица государства пяти братьев пандавов, на чьих подвигах из поколения в поколение воспитываются индийские мальчики. Строки поэмы рисуют нам широкие улицы, застроенные мраморными дворцами, тенистые сады, наполненные многоголосым птичьим пением, священные водоемы, благоухающие дыханием лотосов.
Я съездил на раскопки древнего городища, который, по мнению индийских археологов, является именно воспетым Махабхаратой Индрапрастхой. Бродя по дну заброшенного оврага, я пристально вглядывался в свежий грунт раскопанного откоса, стараясь не пропустить проблеск какого-нибудь глазурованного осколка. Он мог быть частицей нищенской патры или кувшина, с которым гибкая красавица спускалась к ручью, или чаши, что питала амброзией бессмертие ведических богов. Я пытался угадать, где проходили городские улицы, где высились храмы, где шумели сады. Но только прямоугольная путаница бедняцких жилищ открывалась глазу, только вмурованные в кладку темнели горловины исполинских кувшинов. Что хранили в них древние делийцы: рис, пшеницу, вино? Или кости предков, подобно тому как это делали в Абхазии и Шумере? Белые таблички на склоне об этом умалчивали. Кроме предполагаемого возраста вскрытых горизонтов, на них ничего не было. Мой спутник, поэт и востоковед Михаил Курганцев, высказал сомнения относительно правомерности датировок. Слишком уж близко соседствовали здесь палеолит с неолитом, слишком математически правильными выглядели отрезки земли, пропорциональные верстам времени. Но как бы там ни было, а перед нами лежала земля, которая сберегла угли доисторических костров.
Я брожу по сглаженным до металлического блеска каменным плитам Лал Килы — Красного форта. Сухие дикие травы шуршат под ветром у крепостных стен. Вишневым накалом наливается в закатных лучах красный песчаник. Эхо шагов замирает в бесконечных галереях Могольского дворца. Почти физически ощущаешь легкое дуновение той странной печали, которая нисходит на человека в покинутых городах. Здесь нет философических раздумий о бренности всего земного, которые, не задевая сердца, мимолетно приходят на ум, когда вы случайно натыкаетесь на поросшие колючкой развалины среди пустыни. Ни сасанидский мавзолей, ни вечереющее небо над самаркандским Афросиабом в час вылета летучих мышей не пробудят тех потаенных струн, что отзываются протяжным стоном в айванах и арках могольских дворцов. Светлая грусть, отуманившая меня в Лал Киле, была предвестием смятения. Лишь некоторое время спустя, уже в Агре, отмеченной трагическим гением Акбара, мне будет дано испить до дна темную воду из колодца веков и вновь вспомнить Красный форт, возрожденный для новой жизни бурными переменами нашего века. Именно здесь, в цитадели Великих Моголов, 15 августа 1947 года был спущен с флагштока британский «Юнион Джек» и поднят государственный флаг независимой Индии, а 26 января 1950 года Индия стала республикой. Ее трехцветный оранжево-бело-зеленый флаг олицетворяет сложную символику. Оранжевый цвет — цвет монашеской тоги означает отрешенность, покорность и бескорыстие; белый — свет, истину; зеленый — буйную силу плодотворящей природы. Синее колесо в центре — чакра в двадцать четыре спицы — объединило небо и море с древним солнечным знаком. С неотъемлемым атрибутом брахманистского бога Вишну, преобразившимся в символ буддийского закона, в самого Будду. Флаг, предложенный Конституционной ассамблеей от имени индийских женщин, вобрал в себя основные принципы философской системы Махатмы Ганди. Знаменательно, что впервые поднял его над Красным фортом, над Дели, над Индией Джавахарлал Неру.
Индия завоевала свою независимость в кровопролитной борьбе с колонизаторами. Знаменитому восстанию сипаев 1857–1859 годов предшествовали народные возмущения в Динаджпуре и Бенаресе, выступления ваххабитов в Бенгалии и Бихаре, упорное сопротивление Майсура и маратхских княжеств английским завоевателям. Взрыв народного возмущения, ознаменовавшийся захватом восставшими сипаями форта Веллор, был подготовлен и стачками в 1808–1809 годах в Траванкуре, и восстанием на севере Малабарского побережья, и крестьянскими волнениями в Коймбаторе.
