— Превосходно, Боря! Сегодня же обзвоню всех своих, пусть побегают по фотомагазинам!

— Бедные фотолюбители! Они не знают, какая над ними нависла беда. Игорь Васильевич Курчатов скупает азотнокислый уранил. Отныне в Ленинграде не найдешь больше уранового усилителя.

— В Ленинграде? Если дело пойдет, то не только в Ленинграде. Фотографы уж как-нибудь обойдутся. Использовать соединения урана для любительской фотостряпни — это все равно, что стены червонцами обклеивать. Уран, Боря, такая штука… Может быть, мы получим с ним новые тяжелые элементы. И сумеем превратить массу в энергию. Кто знает? Не мне говорить тебе об этом.

— Ты чудак! «Папа» Иоффе отдал тебе на откуп всю атомную проблематику, а ты, похоже, переключаешься только на уран. Почему не радий? Не протактиний? Неужели только из-за той путаницы, которая проистекает из опытов Ферми и Жолио-Кюри? Тоже хочешь принять участие в трансурановой гонке?

— Отчего бы и нет? Давай разберемся. Европу мы с тобой, можно сказать, догнали. Что там ни говори, а двоякий распад облученного нейтронами алюминия установили мы. Ядерную изомерию у брома — тоже мы. А ведь Ферми первым начал облучать нейтронами все элементы подряд! Но крохотной особенности брома почему-то не заметил. Ведь так?

— Хвальба! Ишь расхвастался!

— Не расхвастался, Боря. — Курчатов замотал головой. — Нет и еще раз нет! Мы с тобой не гении. И Вибе тоже не гений, и Мысовский. Наши работы совершенно объективно говорят о том уровне, на который мы наконец вскарабкались. Это неплохой уровень. В тридцать третьем, когда я встретился на конференции с Жолио, у нас его не было. А теперь есть. Отчего же тогда нам не стать первыми? Ты говоришь: гонка! Отлично. Пусть будет гонка. Цель, надо сказать, у нее вполне достойная. Разве не так? Получить первый искусственный элемент — почетная задача, Боря.

— Зачем же тогда разбрасываться? Сколько сил ты отдаешь тому же циклотрону! Если все сейчас сосредоточено на уране, точнее — на тех продуктах, которые образуются при его облучении нейтронами, то стоит ли отвлекаться на посторонние вещи?.. Вспомни, пожалуйста, как ты говорил, что навсегда покончил с диэлектриками! Так? Так. Ладно. Допустим. Но скажи мне тогда, кто тебя подгонял писать монографию о сегнетоэлектриках? «Папа» Иоффе?

— А то не знаешь? Необходимо было подытожить результаты. Подвести черту. Я вовсе не собираюсь разбрасываться, Боря. Но так уж случилось, что досталась нам совершенно новая проблема. Все приходится делать самим. Даже за авторитеты не спрячешься. Где они, эти авторитеты?.. Нам очень нужен ускоритель. Нейтроны — это единственные ключи, с помощью которых можно проникнуть в атом, в его ядро. Без этих отмычек нам нечего делать на девяносто второй клетке.

— О чем говорить, Игорек? Я знаю, что циклотрон нужен как воздух. Но не слишком ли много сил ты затрачиваешь на него? Сил и времени?

— Все это окупается сторицей. Единственный в мире ускоритель находится в Америке, у Лоуренса. Поэтому, поверь мне, в трансурановой, как ты назвал ее, гонке скоро выйдут вперед никому не известные американцы. Нам ли себя обманывать? Мы не имеем права жить только сегодняшним днем. Нужно создавать атомную науку. Это главное. А открытия придут сами собой. В процессе работы.

— Ты в этом убежден?

— Абсолютно.

— Я, честно говоря, тоже. — Борис подмигнул и полез в карман, где лежали завернутые в пергаментную бумагу бутерброды. — Пожалуй, можно и перекусить, потому как катание с гор отменяется.

— Это по какой же такой причине?

— Просто мы с тобой слишком заговорились и вышли к самой железной дороге. Горы и деревенька остались там, левее. — Борис ткнул лыжной палкой в сторону просеки, которая открывала дальний заснеженный горизонт, холмистую, окаймленную зубчатым лесом равнину и дощатую триангуляционную вышку на моренной гряде.

— Дела!

— Очень жалеешь? Мы, правда, порядочного крюка дали, но можно и повернуть. Как порешим, так и сделаем.

— А, ладно! — Курчатов снял варежку, стал отряхивать с себя снег. — Зато хоть поговорили по-человечески. Видимся вроде часто, работаем вместе, а по-говорить-то как следует и некогда. Тоже мне, родные братья.

— Сам виноват. Ты ведь вроде осьминога теперь. Лаборатория в физико-техническом, отдел в радиевом, а теперь еще кафедра в пединституте. Зачем тебе все это? Сосредоточься на чем-нибудь одном. Пожалей себя, наконец. Несчастную женщину Марину, жену свою, пожалей.

— Все! — Курчатов обреченно вздохнул. — Запричитал четырехстопным ямбом.

— Я ведь серьезно, Игорь. Ты же не спишь, не ешь, как все люди. Горишь, как свеча, подожженная с двух концов. Долго так все равно не протянешь.

— Я и не собираюсь долго. Вот создадим коллектив… Много ли у нас в стране атомных физиков, Боря? Наши студенты все своими руками делают: приборы, счетчики частиц, усилители импульсов. Это плохо, потому что неудобно, трудно и долго. Ты не беспокойся: как только они немного окрепнут, я отключусь. Пусть сами. У меня дел хватит.

— Надеюсь… Я слышал, что у тебя один мудрец сконструировал солнечную камеру Вильсона?

— Да. Юра Флеров.

— Ах, тот самый знаменитый Флеров! Умнее ничего придумать не смогли? Скажи мне лучше, много ли солнечных дней в Ленинграде — камера-то небось простаивает?

— Невелика беда. Оригинальность мышления, она, брат, дороже. Ну что, двинем к станции?

— Значит, не хочешь с гор покататься? Там, помнится, неплохой трамплинчик есть.

— В другой раз. Поздновато уже! — Курчатов озабоченно глянул в сторону леса, над которым закатывалось негреющее воспаленное солнце. Тени удлинились и полиловели. Ощутимо пощипывал морозец.

— Поразительное благоразумие! — Борис отряхнул с себя снег варежкой. — Сказать тебе, почему ты такой благоразумный?

— Скажи.

— Хочешь приехать пораньше, чтобы успеть смотаться в Гостиный двор.

— Куда, куда?

— Ну не в Гостиный двор, так еще куда-нибудь… за фотоусилителями.

— А ты откуда знаешь?

— Он еще спрашивает!.. Что, не терпится?

— Нет, почему же… Слушай, Боря, а не могут раскупить этот самый усилитель?

— Будь спокоен. На твою долю хватит.

Они вышли к насыпи и по свежей лыжне вдоль полотна побежали к чернеющей впереди платформе. Упруго поскрипывал снег. Стало как будто даже теплее. Но день угасал прямо на глазах.

Поезда ждали недолго. С удовольствием вошли в надышанное тепло вагона. Уютно устроились на свободной скамейке под тусклой красноватой лампочкой.

Курчатов подышал на белое от изморози стекло и пальцем очистил крохотную проталинку.

Вагон медленно тронулся. Убаюкивающе застучали колеса. Иней на окнах вспыхивал и угасал от наплывающего света станционных огней.

— Опять ожог? — нахмурился Борис, заметив на руке брата розовые пятна свежей кожи.

— Пустяки.

— И все же надо беречься.

— А сам-то бережешься?

— Ты чаще имеешь дело с радоном. Вечно бегаешь по коридору с ампулой в руке… Кто его знает, может, это и вредно.

— Не думаю. У альфа-частиц незначительная проникающая способность. Вот нейтроны… Здесь, очевидно, будет посерьезнее. Но тоже ничего страшного, как-нибудь перезимуем. А бегать действительно приходится много.

— Не дело это — метаться как челнок от индуктора к регистрационным приборам. Один проклятый поворот в коридоре чего стоит. Того и гляди шмякнешься на пол. Каждый раз страх берет. К тому же мы наверняка теряем самые короткоживущие изотопы. Они успевают распасться задолго до того, как добежишь до лаборатории. Хорошо бы как-то приблизить нейтронный источник.

— Для начала можно поставить в коридоре деревянный столб. Как раз у того поворота. Надо только сбить его чем-нибудь мягким. Бежишь, ухватился за него свободной рукой, повернул и шпарь себе дальше. Как думаешь?

— Наверное, будет лучше, удобней.

— И быстрее. Это уж точно. Секунд на пять. Перед поворотом все же как-то невольно сбавляешь шаг…

— Здравствуйте, Игорь Васильевич! — около них остановился худощавый скуластый юноша в вязаной шапочке и широченных лыжных шароварах. — Добрый вечер, Борис Васильевич.