— Вот эта поразительная быстрота и не укладывается у меня в голове, — заметил Трумэн. — Пусть они даже начали до войны и все это время продолжали свои исследования, их успехи непостижимы.

— Не совсем так, мистер президент. — Бушу явно не хотелось спорить с Трумэном, но все равно этого было не избежать. — Как только стало известно об открытии Хана, русские физики сразу же включились в урановую гонку. В апреле сорокового советская академия объявила в ежемесячном бюллетене о создании специальной комиссии по урановой проблеме. Примерно в это же время Бродский опубликовал статью о разделении изотопов урана, а, если не ошибаюсь, Курчатов и Френкель дали теоретическое объяснение процессу деления. И сделано это было независимо от Фриша, Уиллера и Бора. Одним словом, у русских были все условия для создания бомбы.

— Но немецкое наступление должно было перечеркнуть все их атомные планы, — стоял на своем Джонсон. — Они потеряли половину своей промышленности, главные сырьевые источники и большую часть территории.

— Именно это и могло заставить их сосредоточить все свои усилия на бомбе, — заметил председатель Комитета начальников штабов.

— А силы, а средства? — не сдавался Джонсон. — Они были раздеты и разуты и все, что только имели, отдавали фронту. Что они могли сделать в своих заснеженных городах, где электричество включалось только на несколько часов в сутки? Можно лишь удивляться, что им вообще удалось устоять.

— Однако они не только устояли, но и победили, — сказал начальник штаба ВВС.

— И сделали свою бомбу, — поддержал его председатель Объединенного комитета.

— Вернемся к сути дела, джентльмены, — вновь напомнил президент.

— Итак! — Ванденберг бросил сигарный окурок в пепельницу. — Русский атомный взрыв, как нас тут уверяют, не подлежит сомнению. Хорошо. Но что же нам теперь делать?

— Именно: что нам делать? — поддержал его президент.

— Прежде всего необходимо решить, — сказал начальник штаба ВВС, — нужно ли ознакомить с новостью представителей печати?

— Ни в коем случае! — запротестовал Джонсон. — Это может вызвать в стране настоящую панику.

— А вы не преувеличиваете, сэр? — спросил Буш.

— Скрыть такое невозможно! — почти в один голос воскликнули оба военных.

— Да и русские не станут молчать, — добавил сенатор.

— Большинство, таким образом, за гласность, — президент едва заметно вздохнул. — Что ж, мы еще обсудим этот вопрос с государственным департаментом. — Он подпер подбородок кулаком и, повернувшись к окну, рассеянно уставился на серый обелиск Джорджа Вашингтона с горящими на нем днем и ночью красными сигналами для самолетов.

— Скажите нам, доктор Буш, — Трумэн вдруг резко повернулся, — как вы смотрите на проект супербомбы? Действительно водородная бомба может оказаться в тысячи раз более мощной, чем урановая?

— Несомненно, мистер президент. Но боюсь, что супербомба тоже не решит проблемы. Секрета она не составляет. За счет энергии, образующейся при синтезе водорода в гелий, светят звезды и наше солнце. Поэтому изготовление термоядерного устройства упирается лишь в ряд чисто технических трудностей, которые, несомненно, могут быть преодолены в процессе разработки. Но ведь и русские находятся точно в таком же положении! Если они сделали урановую бомбу, то сделают и водородную, и мы вновь окажемся перед дилеммой, только еще более чреватой опасностью. Стоит ли вообще начинать разработку супербомбы?

Но президент уже принял решение.

— Благодарю вас, доктор Ванневар Буш. — Трумэн встал и, упираясь кулаками в сверкающую полировкой доску своего необъятного стола, обвел взглядом присутствующих. — Благодарю всех вас, джентльмены…

Следом за Бушем поднялись и пошли к дверям оба генерала. Министр Джонсон и лидер республиканцев сенатор Ванденберг покинули президентский кабинет последними.

— Я не пожалел бы миллиона долларов, чтобы узнать, как русские ухитрились это сделать, — сказал Джонсон, прощаясь с президентом.

— Мне бы тоже хотелось это знать, — рассеянно пожал ему руку Трумэн.

ЗИМА В ТОКСОВО

Зима тридцать восьмого ударила внезапно и повсеместно. Арктический циклон засыпал снегом всю Европу, все северное полушарие. А снег валил и валил. В Ленинграде на два дня остановились трамваи.

Но однажды утром завеса поредела. Началась оттепель. Радужной пылью засверкал снег. Багряные кисти рябины, серебристая зелень еловой хвои и веселые синицы с нарядным желтым пушком на грудке обрели свои первозданные краски.

Может быть, и не слишком большое это удовольствие — прокладывать лыжню вдоль заснеженной опушки. Но кто-то должен быть первым. Кому-то надо волочить сквозь сугробы отяжелевшие, стопудовые лыжи. Зато какая сверкающая новизна, какое сказочное преображение будут наградой первопроходцу! Одна эта лазоревая дырочка, что осталась от сосновой шишки, провалившейся в обжигающий холодом пух, чего стоит! А пар над черной полыньей? А косые лиловые тени от сосновых стволов!

Сколько лет он не видел всего этого? Сколько долгих бессолнечных зим? Но теперь словно и не было расставания. И солнце над токсовским бором остановилось, и время замерло, и бесконечно длится полет дымчатой белки с сосны на сосну.

Курчатов сбрасывает крепления, энергично втыкает палки и валится на снег. Тяжело дыша, вытирает шапкой красное, разгоряченное лицо. Прикосновение холодного, мокрого меха необыкновенно приятно. Умопомрачительно хочется пить. Но он потерпит, не станет жевать снег. Лучше потом напиться на станции из колонки. Ни с чем не сравнимая сладостная боль зимней воды.

— Ты чего? Подустал никак? — Над ним наклоняется брат. Горячие глаза смеются. Молодой, красивый. — Вставай!

— Нет, Боречка, никак нет. Уж очень хорошо кругом. Дух захватывает. А вообще-то устал. — И смеется.

— И я тоже.

— Пить хочется. Гони бутерброд!

— С тобой, как с тем солдатом, — смеется Борис. — «Хозяйка, хозяйка, дай воды напиться, а то так есть хочется, что прямо ночевать негде…» А ну вставай! Не хватает только опять заболеть. Не забудь, что я тебя у Марины под расписку взял.

— Пока не дашь кусок хлеба, нипочем не встану. — Курчатов украдкой сминает пальцами снежок и бросает его вверх. В брата.

— Подъем! — Борис протягивает ему руку. — В походе есть негоже. Потерпи до станции.

Курчатов медленно, тяжело поднимается и вдруг вскакивает, как отпущенная пружина. Надевает шапку, становится на лыжи.

— Пойдем через лес? — спрашивает Борис.

— Лучше возьмем правее. Обогнем болото и выйдем к деревеньке. Там горки хорошие. Хочется покататься с горы.

— Скольжение сегодня никудышное.

— Ничего. Как-нибудь… Кстати, знаешь, что в мире лучше гор?

— Что?

— Горы, в которых еще не бывал. Так говорят альпинисты. У меня в Политехническом есть один студент, способный такой парнишка. Отчаянный альпинист.

— Уж не Флеров ли?

— Он самый. Юра Флеров.

— Ты о нем все уши прожужжал: Флеров, Флеров… Покажи как-нибудь.

— Обязательно. Я хочу его к себе забрать. На новое дело. Между прочим, Боря, ты химик и должен знать, где достать уран.

— Тебе много надо?

— Порядочно. И с каждым днем все больше. Но то дело дальнее, а для начала нас бы вполне устроили несколько килограммов.

— М-да, задача… — Борис остановился, начертил лыжной палкой большой треугольник. Потом пририсовал к нему круг. — Металл-то ведь не из особо важных. Кое-где его, правда, употребляют. Например, для окраски керамики и стекол… Еще в каких-то специальных сортах стали. — Он задумчиво взрыхлил острием снег.

Курчатов тоже взял лыжную палку и добавил к треугольнику с кругом на вершине растопыренные ручки-ножки.

— Идея! — двумя меткими ударами Борис сделал человечку глаза. Рожица вышла удивленная и глуповатая. — В фотомагазинах продается азотнокислый уранил. Такие, знаешь, зеленовато-желтые кристаллики. Они, если не ошибаюсь, применяются для усиления и вирирования фотоизображений… Их надо будет хорошенько прокалить в печи. Сначала на воздухе, потом в атмосфере светильного газа. В результате получится черный порошок окиси урана. С ним уже можно работать.