«В подворотнях кирпичных материй…» В подворотнях кирпичных материй — Живописцев учебный этюд. Из расщелин асфальтовых прерий Незабудки в потёмках растут. В мозаичных узорах калитка. Призрак прошлого спит в простыне, Барабанящей парусом хлипким По отбитой мячами стене. Стол дощатый, скамейка в бурьяне. Остов ржавый футбольных ворот. На помеченной цепью поляне Запаркован бензиновый взвод. По каким-то домам непонятным Разошлись впопыхах игроки. На деревьях, дрожащих невнятно, Раскрывает весна лепестки. Ты идёшь по тропинке, скользящей Между клумбами стройных цветов. Разрывают твой вечер изящно Очертания школьных дворов. Где-то тут, под трепещущим клёном, Рисовал ты мелками звезду На асфальте, как в чистом альбоме, И летел сквозь ночную гряду К удивительным дальним планетам, Но вернулся в свой солнечный двор. Не нашёл здесь друзей силуэтов — Только детский игривый простор. «Пред образом твоим…» Пред образом твоим, Пред масляным распятьем, Стою, судьбой творим, Стою один опять я. Стою, читая стих, Усыпан цветом вишни. Хоть ветер праздный стих, Меня почти не слышно. Меня тут вовсе нет. Я – пыль на поле битвы, Истерзанный куплет Возвышенной молитвы. Стою, прильнув челом, К намоленной иконе, И тот, кто под стеклом, Ни слова не проронит. Но смоляной слезой, В ночи мироточащей, Он успокоит взор Мой поздний и скорбящий. Скажу вновь взаперти Не «Харе» и не «Кришна», А «Отче наш, прости» «Объять необъятное небо…» Объять необъятное небо Руками, а может, во снах. Всё это нежданная небыль, А может, дорога тесна, Увиты репейником тропы В твоих обречённых полях, И кажется в сумерках, что ты Над рощами куришь кальян, Плывёшь в трансцендентном потоке, Вплываешь в воздушный дацан. Но сам ты воспитан на роке, Прочёл сотни книг до конца, Но мало их. Есть Гималаи, Снегами прошитый Бутан. Отправь свой конверт Далай-ламе, Монахам на горный почтамт И снова в разрушенный город Вернись, как паломник к реке. Ты жил здесь с реальностью в ссоре И будешь здесь жить налегке. «Картина в тёмном интерьере…» Картина в тёмном интерьере, В ветвистой патине багет. Открыты в зал из спальни двери. Тебя как будто в доме нет. Есть шорох ветра на балконе, Обложки книжной перелив. В углу на сгорбленной иконе Лик Серафима молчалив. Молчишь и ты. Бормочут краски, Плывут слоями, как слеза. Сказать бы что-то, но напрасно Ворвёшься словом в тот пейзаж. С холста едва, неповторимо Течёт рекой притихший звон. Перстом небесным Серафима На жизнь ты с ним благословлён. «Звучала музыка в саду…» Звучала музыка в саду. Тьмой зашифрованный оркестр В листвой усыпанном пруду Играл на чём-то интересно: Не то на гибком камыше, Не то на вёслах у причала, И посвятил он песнь душе, Что здесь жила и одичала. Ночами стелется она Вуалью белой вдоль аллеи. Тумана следом пелена Плывёт, сверчков наивных трели Из заколдованной травы Её в пути сопровождают. Здесь в тёмном царстве нет живых, А утром здесь благие дали, Звенит ухоженный простор, Как тетива тугого лука, И где-то дремлет тайный хор, Пока не слышно страшных звуков. «В кафе у Кафедрального собора…» В кафе у Кафедрального собора туристы за глинтвейном налегке. Плывет корабль, взвинчивая скорость, по реке. Воскресный день торжественно морозен. Заснежены собора витражи. По крышам ветер веником елозит. Скажи, что завтра или, может, очень скоро придём сюда. Нам будет веселей. Растает снег на дремлющих просторах. Развей по острову ненужные сомненья и в реку брось каштана жухлый лист. Декабрьский город в солнечном затменьи чист. «Есть в поздней осени покой…» Есть в поздней осени покой Проспектов тёмных, перекрёстков. В листве, дрожащей вразнобой, Мелькают улицы неброско. В пустынных парках тишина. В тумане небо растворилось. Как будто жизнь прошла одна, А воскресенья не случилось. Как будто снова поутру Одно и то же, и спросонья Следишь, как в сумерках умрут Благие вести межсезонья, Падёт в промозглые сады, На гладь озёр и рек затихших Надежд сгоревших чёрный дым В живых столбцах четверостиший. |
