Мне потребовались три года усилий, множество разнообразных стратегий и целая сеть контактов, а также изрядная настойчивость, чтобы попасть на базу СССЯ Кибита. История началась весной 1998 года с разговора в кабинете японского военного представителя в Вене. Полковник Фудзивара Тосио*, офицер СССЯ с негромким голосом и отличным немецким языком, предоставил мне несколько контактов с другими военными в Японии. Для первого посещения Министерства обороны Японии (тогда еще находившегося в Роппонги, Токио) я припасла в кармане два письма: одно от министра обороны Австрии, другое от посла Австрии в Японии. Оба были адресованы директору обороны МОЯ и содержали просьбу поддержать мои исследования. Многочисленные звонки в МОЯ долгое время не приносили результата, поэтому в ожидании успеха в переговорах с руководством я работала над другими направлениями главной темы. Однако получить разрешение на посещение базы с целью включенного наблюдения – письменное, устное или по телефону – я так и не могла. Наконец двери открылись, и Фудзивара, с которым после его возвращения в Японию я встречалась по крайней мере раз в год, сообщил, что один из его бывших начальников в Национальной академии самообороны (НАС) согласился допустить меня на базу, которой командовал.
К времени моего прибытия на базу СССЯ Кибита я уже три года изучала Силы самообороны. Целью пребывания на этой базе было получение дополнительного представления о повседневной жизни военнослужащих, без чего трудно было понять место вооруженных сил в современной Японии. Я заинтересовалась военными, когда писала книгу о том, как секс стал объектом научных исследований (2003). Хотя в Японии довольно небрежно относятся к понятию табу в контексте секса и сексуальности, я обнаружила, что это понятие гораздо чаще используется здесь в применении к военным сюжетам и темам. С 1880-х до начала 1940-х годов, во время вооруженных конфликтов или мира, военные в Японии присутствовали повсюду, милитаризм проникал во все элементы современной культуры – от науки до искусства, от государства до отдельного человека. Послевоенная Япония, напротив, напоминала Токио в видении Ролана Барта: город с пустым и невидимым центром [Barthes 1982: 31–33]. Это было национальное государство с мощной армией, которая в значительной степени оставалась невидимой, о ней редко упоминали, и сами военные предпочитали молчать. В 1998 году, когда я начинала свои исследования, Силы самообороны изучались лишь несколькими учеными, а многие специалисты в Японии, казалось, вообще не интересовались этой темой или даже боялись присматриваться к такому объекту. В Соединенных Штатах отсутствие интереса к изучению вооруженных сил как общественного института можно объснить разгромом во Вьетнаме, в результате которого моральная репутация военных была подорвана, и они как бы не заслуживали антропологического исследования [Ben-Ari 2004: 340]. В Японии причины такой отстраненности, вероятно, варьируются от самого факта неконституционности Сил самообороны до их невыразительности, вызванной тем, что они не участвуют в реальных сражениях. Начиная со своего первого выпуска в 1965 году «Журнал военной истории» (Гундзи Сигаку) был посвящен в основном тонкостям конкретных битв с участием Императорской армии и флота, а вот о Силах самообороны там опубликовали лишь несколько статей. Наконец, в 2004 году вышел специальный номер о Силах самообороны, посвященный их пятидесятилетию. Японские феминистки не поднимали вопрос о милитаризме и не проявляли интереса к попыткам Сил самообороны интегрировать женщин и обеспечить им равное с мужчинами обращение – такое безразличие было вызвано общими пацифистскими убеждениями. Лишь в последнее время традиционное для послевоенной Японии противоречие между феминизмом и милитаризмом поставили под сомнение и стали призывать женщин-военнослужащих «изменить Силы самообороны изнутри» [Ueno Ch. 1998; Shimada Y. 2002; Sätö 2004]. Один японский социолог объяснял мне отсутствие социологического интереса к Силам самообороны предположением, что для общества не имеет значения, какой образ жизни ведут военнослужащие, потому что сами они не имеют политического значения. Еще один японский антрополог высказал убеждение, что Силы самообороны не являются достойным объектом исследования, поскольку их нельзя считать «настоящими» вооруженными силами, а потому они «слабы». Другие пренебрежительные отзывы, казалось, были вызваны опасением, что мои исследования могут легитимизировать Силы самообороны.
Такой запрет на изучение весьма проблематичен, потому что, в конце концов, военные оказываются в центре ряда важных дебатов, в ходе которых выстраивается линия разграничения между ними и гражданским обществом. Эти дебаты и их итоги имеют последствия и для Сил самообороны. Но независимо от особенностей Японии или моих личных мотивов и интересов надо признать, что мы живем в эпоху, когда исследовать военные учреждения очень важно.
С момента окончания Второй мировой войны все государcтва мира, особенно Соединенные Штаты, прошли серьезную и неуклонную милитаризацию – от увеличения военных бюджетов до вторжения военных в жизнь гражданских лиц, от нормализации военных идеалов до слияния военной и гражданской сфер в неразрывное целое. Окончание холодной войны должно было запустить масштабное разоружение. Вместо этого после одиннадцати лет сокращения вооружений в мире военные бюджеты – важный показатель милитаризации – снова начали расти. Мировые военные расходы растут в реальном выражении на 3–4 % с 2004 года и на 34 % за десятилетие с 1996 по 2005 год. Этот резкий поворот был связан в первую очередь с огромным ростом военного бюджета США, на который сейчас приходится почти половина общемирового, но свой вклад в него внесли и реальные военные расходы Японии. В 2019 году они были на 20 % выше, чем за десятилетие до этого, даже несмотря на то, что их доля в ВВП Японии оставалась примерно на уровне 1 %1.
По данным Стокгольмского международного института исследования проблем мира, Япония занимает четвертое место в мире по военным расходам, обладая оборонным бюджетом в 42,1 млрд долларов, или 4 % от мирового объема расходов на вооружения. В пятерку стран с наибольшими военными расходами включены также США ($478,2), Великобритания ($48,3), Франция ($46,2) и Китай ($41,0). Однако по паритету покупательной способности Япония занимает лишь восьмое место, уступая США, Китаю, Индии, России, Франции, Великобритании и Саудовской Аравии [SIPRI 2005].
Как показала политолог-феминистка Синтия Энло [Enloe 1990, 1993], признаки милитаризации не всегда так очевидны и не сводятся к размерам военного бюджета. Их можно заметить и в «пошаговом процессе, когда человек или объект постепенно переходит под контроль военных или его благополучие начинает зависеть от милитаристских идей» [Enloe 2000: 3]. Эндрю Дж. Бачевич [Bacevich 2005: 2], выпускник Военной академии США, ветеран вьетнамской войны и историк, формулирует это иначе. Он писал, что американцы стали жертвой милитаризма, проявлявшегося в романтизированном взгляде на солдат, склонности воспринимать военную мощь как истинную меру национального величия и непомерных ожиданиях эффективности применения силы. Бачевич утверждал, что американцы в беспрецедентной за всю историю своей страны степени стали определять силу и благополучие нации в категориях боеготовности, успеха военных действий и поощрения военных идеалов (или ностальгии по ним). В самом деле, милитаризация американского общества зашла так далеко, соглашается антрополог Кэтрин Лутц [Lutz 2001: 8], что различие между гражданским и военным превратилось в искусственно поддерживаемую иллюзию. Социолог Майкл Мэнневен отвечал, что понятие гражданского контроля за вооруженными силами утратило смысл, поскольку ведущими милитаристами зачастую были гражданские лица (см. [Bacevich 2005: 63]).
Обозреватели, следившие за положением дел в Японии, утверждают: хотя большая часть послевоенной истории страны характеризовалась ярко выраженным антимилитаризмом, резко контрастировавшим с настроениями в Соединенных Штатах, в последнее время наметилась тенденция к тихой, скрытой милитаризации. Послевоенная Япония начинала с особой военно-общественной конфигурации, которая представляла собой решительный жест разрыва со своим империалистическим и милитаристским прошлым. С 1872 по 1945 год Императорская японская армия (ЯА) обладала огромной социальной и политической властью, а Силы самообороны, перейдя под гражданский контроль, радикально отменяли эту традицию. При этом они оказались политически и социально маргинализированы, став почти невидимыми для общества в целом. ЯА боролась с врагами во имя создания и расширения Великой Японской империи, с которой было покончено в 1945 году. Силы самообороны ведут исключительно небоевые действия. Они спасали жертв землетрясения, оползней, лесных пожаров и авиакатастроф, они восстанавливали разрушенную инфраструктуру и участвовали в миротворческих миссиях ООН (кокусаи хэйва к ёрёку кацудё), а на более приземленном и скромном уровне – строили спортивные площадки и охраняли места проведения массовых мероприятий. Но самое главное, все эти годы они не принимали участия в боевых действиях2.
