То ли из-за этого разговора, то ли из-за чего-то еще, но футбольный тренер передал меня тренеру по бегу в ничто. На следующий день я появился на треке в купальном костюме и высоких «сникерсах». Холеные, быстрые и более подготовленные спортсмены на треке захихикали.

Я провел свой первый день, совершая отборочные беговые упражнения для тренера Голдберга. Он понаблюдал, затем сделал некоторые выводы о движении моих рук, или об угле наклона головы, или о длине шага. Он мало хвалил и часто критиковал. Моя самоуверенность – уже пораненная на футбольном поле – просела еще глубже, потому что тренер вообще не подал виду, что думает обо мне как о бегуне. Ничего! Я уже начал сомневаться, что мне удастся когда-либо заполучить большую «С» Стоуни Брук в качестве футболиста или бегуна. Все, что Голдберг сказал в конце тренировки, это «Увидимся завтра». Поэтому я продолжал приходить.

Как-то однажды Голдберг подозвал меня, когда я заканчивал серию спринтов. «Горди, подойди сюда, пожалуйста». Горди. Тренер дал мне новое имя. Футбольный тренер называл меня просто Макдональд или Мак. Но у Марвина Голдберга я стал Горди с первого дня нашего знакомства. Оказалось, что мне нравится это имя, и – это может показаться странным – оно позволило мне взглянуть на себя как-то иначе. Гордон – я всегда это чувствовал – было имя прежнего меня, и я никогда не любил его. МВГ интуитивно знал это? Сейчас, будучи стариком, я снова Гордон для всех, кроме моей жены, которая продолжает называть меня Горди, особенно когда она мной довольна. Ее «Гордон!» звучит как штормовой сигнал.

Услышав свое имя, я направился в сторону Голдберга. Он стоял рядом с белой доской объявлений. Когда я подошел к нему, Голдберг положил руку мне на плечо и начал говорить. Как я могу вспомнить его слова спустя годы, он сказал мне: «Горди, я тщательно наблюдал за тобой. Думаю, у тебя есть потенциал, чтобы стать отличным бегуном. У тебя телосложение бегуна и естественный шаг. И ты быстр. Но тебе предстоит многому научиться. Если собираешься выступать за Стоуни Брук, тебе придется упорно трудиться. Необходимо научиться дисциплинировать себя, а это значит – доверять мне и следовать моим инструкциям. Каждый день тебе придется приходить на трек и выполнять задания, которые будут вывешены на доске. А сейчас, Горди (тренер часто повторял это имя), не посвящай себя этому делу, если не будешь отдаваться ему сполна». И затем он задал вопрос: «Гордии, ты желаешь заплатить ту цену, которая нужна, чтобы стать бегуном Стоуни Брук?»

Сейчас, оглядываясь назад, я осознаю, как мало понял из того, что он говорил. Я слышал слова, но не вникал в суть. Доверять ему? Следовать его инструкциям? Заплатить цену? Никто раньше так не разговаривал со мной! Конечно, почему бы и нет – подумал я. Возможно, именно так я получу «С».

Мне нравилось думать, что в тот день, когда Марвин Голдберг подозвал меня к белой доке объявлений, я сделал первые серьезные шаги к тому, чтобы стать мужчиной. Точнее, я верил, что беговые дорожки вели к моему взрослому пониманию жизни, в частности, христианской жизни. Голдберг приглашал меня изучить устойчивость, самый важный термин в моем духовном путешествии. Сейчас я понимаю, что узнал об этом сперва как атлет, а потом позже, гораздо медленнее, уже как последователь Иисуса.

Вот почему история Марвина Голдберга протянулась нитью через всю книгу. То, чему он научил меня, когда мне было 16, в значительной степени определило путь, выбранный мной для жизни в возрасте 65.

В тот позорный день тренер не требовал быстрого ответа. Вместо этого он сказал: «Я хочу, чтобы ты изучил дорожку и подумал над моими словами. И когда ты решишь, что хочешь сделать, вернешься и дашь мне знать».

Днем позже я сказал Марвину Голдбергу, что буду доверять ему и что готов заплатить цену. Через день мое имя впервые появилось на третьей странице из семи прикрепленных к белой доске объявлений.

Восемь месяцев спустя я надел мой первый белый свитер с большой буквой «С».

Несколько лет назад глава Стоуни Брук пригласил меня прочесть речь бакалавра на предстоящем школьном празднике. Я ответил незамедлительным и благодарным «да». Хотя до праздника было еще несколько месяцев, я начал представлять, каково это – вернуться назад в красивый кампус, который три года был моим домом в 50-е.

Я любил Стоуни Брук и ценил жертву своих родителей, когда они отправили меня сюда. Мужчины и женщины, мои инструкторы и наставники, оказались солидными, зрелыми и замечательными людьми. Благодаря им я приобрел совершенную, полную картину здорового мужества и женственности. Я видел примеры хорошего брака, необыкновенного характера и гибкого ума. И для меня никто не воплотил все это в себе больше, чем Марвин Голдберг.

И сейчас, спустя десятилетия, я вернулся сюда как бакалавр. Я хотел, чтобы моя жена Гейл поехала со мной. Более того, я хотел, чтобы наши старшие внуки Ерин и Лукас разделили этот опыт. Я видел себя сопровождающим их по кампусу, указывая на места, где когда-то были рождены особые воспоминания.

Я думал сперва отвести их в библиотеку, где проводил бесчисленные часы над книгами. Затем захотел бы показать мою комнату в общежитии на третьем этаже Хегман Холл, где я наслаждался памятным старшим курсом. Я намеревался также посетить часовню, красивое место богослужения с маленькой колокольней. Я часто ходил в его маленький храм после тренировок, чтобы поиграть на пианино до наступления темноты.

Но лучшим моментом в посещении Стоуни Брук будет, когда я возьму Эрин, Гейл и Лукаса с собой на беговую дорожку, на которой провел столько дней. Я представил, как покажу им белую доску объявлений, опишу моменты тревоги, когда искал свое имя на третьей странице и совершал тренировки, которые припас для меня тренер Голдберг.

Наконец наступил день поездки. Как я и планировал, мы побывали в библиотеке, посетили мою старую комнату и заглянули в часовню. Все закончилось на треке.

Но дорожка – моя беговая дорожка – ее не было тут. Все было другим. Трек был перенесен, и новый был мне не знаком. Дорожка имела современное всепогодное покрытие. Думаю, я смог бы установить здесь мировой рекорд!

А белая доска объявлений? Тоже исчезла! Что с ней случилось? И почему я был так расстроен, не обнаружив ее?

Мое глубокое чувство ностальгии – свидетельство тому, как сильно моя жизнь изменилась за годы, проведенные в Стоуни Брук. Я пришел сюда мальчиком, а вышел молодым человеком. Я пришел сюда, желая знать, что ждет меня в жизни, а вышел с некоторыми ответами. Я пришел сюда в поисках образца христианской зрелости, и вышел, найдя их. Большая часть этих открытий свершилась на беговой дорожке Марвина Голдберга. Может, поэтому я был потрясен, обнаружив, что ее нет.

В течение трех лет каждый день я шел к белой доске объявлений, сжимая в руке обувь для бега, чтобы изучить мой сегодняшний план тренировок. Ни одна из них не была легкой, и пока, наконец, я не понял, что тренер не привык отступать, я пытался изменить некоторые из них.

«Сэр, неужели вы думаете, что я могу пробежать 10 по 400 сегодня? Я не знаю, смогу ли я?..» «Сэр, хотелось бы знать, может ли ваша ручка поскользнуться, когда пишет план тренировки на выносливость». Легче было обвинить ручку Голдберга, чем его самого.

«Сэр, мы сделали 20 степдаунов по 200 вчера. Вы уверены, что сегодня я смогу 50?»

«Сэр, я простыл. У меня раскалывается голова. У меня шина на голени. Я думаю, что умираю».

«Ну, Горди, – говорил он мне. – Почему бы тебе не начать разминку? Ты почувствуешь себя намного лучше, когда разомнешься». МВГ не был посредником. У него свои планы на бегунов, и он намеревался придерживаться их. Он знал, что и я, и другие были способны выполнить задание, так как он верил в нас больше, чем мы верили в себя.

Но позвольте подчеркнуть мне это снова, чего я не понимал тогда (но осознал сейчас): Голдберг смотрел далеко вперед, на нас 35, 47 или 58-летних – когда у нас будет больше ответственности и придется отказывать соблазнительному призыву насморка и головной боли, другим отвлекающим факторам, чтобы делать то, что должны. В наши 15 и 16 лет он впервые помогал нам понять, что удовольствия от жизни приходят к тем мужчинам и женщинам, которые достигли самоконтроля и могут привести тело и душу за пределы человеческого сопротивления. Мы думали над гимном писателей «Клумба легкости». Он думал об устойчивости.