После рейса отец серьёзно со мной поговорил. Просил уйти с ним.

– Пап, а как я… а Люська? Мама? А ты не можешь остаться?

На меня будто положили бетонную скалу. Скалы состоят из горных пород – я смотрел видео. И скала на моих плечах тоже была неоднородной. Там был страх потерять отца. Страх перед выбором. Получается, кого-то я всё равно терял. Посчитав нехитрое уравнение в уме, я решил остаться. Люся + мама были больше по количеству, чем один папа. Хотя, по значению могла перевесить и одна сестра.

Отец часто встречался со мной. Про Люську он как будто забыл. Я ничего не понимал, но знал: мог бы батя мне объяснить, что происходит – объяснил бы. Сестра поначалу тосковала и плакала, на неё было больно смотреть. Но потом стала спрашивать об отце всё меньше и меньше. Она замыкалась в себе и проводила все время со своими игрушками. Я не понимал дословно, за что на Люсину голову выпала эта кара, но догадаться мог. Что же касается мамы…

Мама спятила. Она начала тащить в дом с помойки всякий хлам. Сначала безобидный и, вроде как, полезный в хозяйстве. А после уже и всё подряд. На нас ей стало абсолютно наплевать. Мать сидела над своими помоечными богатствами. Что-то шептала, перебирала. Как молодая и красивая женщина могла за полтора года превратиться в это – я не понимал. Но отцу ничего не говорил. Обо мне, иногда и о Люське, заботилась соседка. С едой я худо-бедно разбирался на алименты от отца. А вот с запахом, который пропитал всю нашу квартиру… в школе надо мной все ржали, но я старался не вступать в открытые конфликты.

–Тётя Маша, научите меня гладить? – постучался я к соседке.

– Глебушка, да тебе бы постирать бы для начала… – морщила нос Мария.

– Бесполезно. Я стирал. Но мне завтра к отцу, и надо как-то выглядеть…

– Так он что… – ахнула соседка. – Ничего про Зину не знает?

– Я не буду ему ничего говорить. Он ушёл, а значит это не его дело!

Она пропустила меня в свою квартиру, потом подумала и велела:

– Люську тоже веди. Я вас приведу в порядок. И вообще, принесите ко мне вещи. Будете переодеваться у меня. Чем могу…

Так и поступили. Теперь я хоть не вонял на всю школу, как бомж. Но заботливая тётя Маша решила этим не ограничиться. Она пошла к отцу и пристыдила его. Папа встретил меня после школы.

– Ты почему молчал?

– А что? Ты бы вернулся?

– Нет. Но ты можешь жить со мной.

– А Люська.

Отец молчал. Я отрицательно помотал головой и пошёл в сторону дома.

– Погоди ты! Люська может жить у бабушки.

– У бабушки новый муж. Ей не до нас.

– Понятно, в кого… – начал отец и осекся.

Папа всё же сделал попытку поговорить с бывшей тёщей.

– Коля, да ты спятил? Зачем мне маленькие дети, у меня, можно сказать, вторая молодость.

– Но Люся ваша внучка!

– Жаль.

– Что?! – опешил отец.

– Жаль, что материнство очевидно, а отцовство – нет. Вот был бы у меня сын, а у него дети – так поди знай, мои внуки, или нет. Взятки гладки. – откровенно насмехалась бабушка. – А тут и впрямь моя. Да только у меня своя жизнь.

– Да. Как я мог жениться на Зинке? Нужно же было просто повнимательнее посмотреть на вас.

Однажды утром я проснулся и не обнаружил матери дома. Вся её помойка была на месте – не захламила Зина только нашу с Люськой комнату – а её самой не было. Я открыл форточку, морозный воздух немного разбавил смрад. Накормил Люську, что-то поклевал сам. Отвёл сестру к соседке:

– Матери нет, а мне бы в школу.

– Как нет? – опешила Маша. – Мороз-то какой. Где же она?

Моя беспутная спятившая мать закончила свои дни на дальней свалке. Как и почему она замерзла вместо того, чтобы идти домой – никто не знал. Маша сказала, что теперь за нами придёт специальная служба и там уже будут решать. И служба пришла. Женщина посмотрела на нашу квартиру и повернулась к Маше:

– А… мы не могли бы у вас всё оформить?

– Пожалуйста, проходите. – пожала плечами соседка.

– Так, стоп! Никто никуда не проходит. – услышал я голос отца, который поднимался по лестнице. – Прошу прощения. Только с рейса. Это мои дети.

– И квартира ваша? – хмыкнула женщина из опеки.

Папа не стал даже заглядывать внутрь. Просто сказал мне:

– Собирайся давай. Поедем домой. Тут после разберемся.

– А Люська? – замирая от ужаса, спросил я.

– Само собой. Люся, ты тоже собирайся.

Сестра отлепилась от стены, которую подпирала, и неуверенными шагами подошла к отцу.

– Папочка?

– Что, милая? – вздохнул он.

– Это правда ты?

Отец подхватил сестру на руки и прижал к себе, тяжко вздохнув.

– Это я. И я тут. Всё хорошо.

– Не уходи больше, папочка! – завыла Люся.

Я обмер. Сейчас сдаст всех с потрохами, и строгая женщина нас заберет, несмотря на наличие живого официального отца. Но тётка потеряла к нам интерес и о чём-то сплетничала с Машей. А батя держал Люську на руках и по лицу его текли слёзы. Он так старался обидеться в том числе на сестру, так долго пытался держаться подальше, но любовь к ней победила всё остальное. Любовь к нам, к его детям.

– Не уйду. Я никуда больше от вас не уйду. – плача, выговорил он.

– Она меня ненавидит! Она меня специально унижает! – рыдала Тоня, размазывая по лицу слёзы, чёрные от туши.

– Ты о моей матери говоришь. – хмурился Стас.

– Давай уйдём, ну пожалуйста. Я так долго не выдержу!

Уйти Стас не мог. Как тут уйдёшь, если мама при любой попытке сына переехать и жить отдельно, бледнеет и хватается за грудь в области сердца. Мама растила его одна. Ночей не спала, по врачам таскала – здоровье у маленького Стасика было не очень. Тянула его изо всех своих материнских сил к свету, и вытянула.

Стас вырос любящим почтительным сыном. Женился. Галина Васильевна хотела, чтобы он женился на соседской племяннице, Ларисе. А он женился по большой любви на бесполезной Тоньке. Красивая, а какой с этого толк? Если она ни на что не способна. Поварёшку от кастрюли до тарелки не может донести так, чтобы не залить всё вокруг!

– Безрукая! – вскрикивала свекровь. – Опять скатерть мне испортила! Что ты домой купила, чтобы вещи мне тут портить?

О том, чтобы доверить невестке кулинарию, и речи не было. Каша у её выходила – топором не разрубить, а в супе наоборот можно было заплывы устраивать хоть на яхте, такой он был жидкий. Научить Тоню чему-либо не представлялось возможным. Когда её не было дома, Галина Васильевна заводила с сыном неизменный разговор:

– Зачем она тебе, Стасик? Ничего не умеет. Профессии нормальной не имеет. Что за работа такая – книжечки перекладывать? В голодный год пропадёте.

Тоня работала в библиотеке, а заочно училась на журналиста. Пристроиться куда-то в СМИ у неё пока не получалось.

– Она учится. И у меня зарплата. Не бойся, мама, не пропадём!

– Вон Лариса, какая хорошая девушка. Повар!

– Мама, я люблю Тоню! Ты не хочешь, чтобы я был счастлив?

Галина Васильевна поджимала губы.

– Ну, если для тебя это счастье…

– Да, мама! Будь к ней добрей.

– Ладно-ладно.

Мать готова была быть и добрей, и терпимей ради счастья сына. Но стоило Тоне сделать хотя бы одно неловкое движение, Галину Васильевну охватывало необъяснимое бешенство. Она не могла сдержаться, говорила злые обидные слова. Потом уходила к соседке, Раисе Петровне, тётушке пресловутой Ларисы, и жаловалась там на безрукую невестку. Жаловалась, жаловалась и жаловалась. И находила поддержку, и сочувствие. И убеждалась, что она права. И гнобила Тоню с новой силой. Про себя она думала, что желает невестке добра. Может хоть так из неё что путное получится.

Тоня уже не выдерживала. Ей хотелось бежать куда глаза глядят. Как-то раз, когда Тоня шла домой с работы, ей позвонила однокурсница, работающая в глянце. Спросила:

– У нас с косметики ушла девчонка. На ТВ. Желающих легион, но я попросила редактора придержать место. Как думаешь, справишься?