– Нет! Купцы к людскому горю глухи, они не поймут…
– Я обещаю, что с твоим сыном ничего не случится. Скажем, что он взял хлеб и пошел искать родителей, и никакой кражи не было. А если не поверят, то что с этого? В конце-то концов, все упирается в слово сына боярского против холопа, что за прилавком стоит. Так что не переживай, все хорошо обойдется.
– Хорошо. Иди с ним, Данилка, – сказала женщина сыну после долгого раздумья, а затем обратилась ко мне, пристально глядя в глаза: – Если с ним что-нибудь случится, я тебя прокляну и Бога буду просить о наказании тебе!
– Вот и ладно, – сказал я, подошел к столу и, взяв круг хлеба, вышел из дома.
Я остановился у входа в избу и стал ждать мальчика. Долго ждать мне не пришлось: через несколько минут он вышел, и мы пошли по направлению к торгу. По пути я стал ловить любопытствующие взгляды лодочников, но что-либо объяснять желания у меня не было. Лодочники, не дождавшись от меня какой-нибудь реакции, возвращались к работе, а ее было много. В основном я заметил, что на стапелях стоят не маленькие рыбацкие лодочки, а большие дощаники для перевозки грузов. Такому удивляться не приходится – все в этом городе так или иначе служит для обеспечения торговли, да что говорить, ведь и моя работа сводится к обеспечению порядка в этом деле. Подумав об этом, я вспомнил о своем юном спутнике.
– Данилка, тебя ведь так зовут? – начал разговор я.
– Да, в честь деда назвали, – понуро ответил он.
– Что же ты, Данилка, наделал? Неужели не понимал, что тебя поймают? Торг же у нас маленький, все как на ладони видно.
– Да я толком-то и не думал. Младшая сестра, Дашка, с утра у мамки есть просит, и это притом, что мы позавтракали ячменной кашей, но ей, видно, не хватает. Ей же непонятно, что еды мало, и приходится обходиться без обеда, и до ужина надо потерпеть. Так вот, она все ныла и ныла, ну я и не выдержал, выбежал на улицу и пошел на торг, так что ничего и придумать не успел, решил на авось.
– Понимаю, нелегко вам сейчас. Ты не смотри на то, что я сын боярский: мне тоже ведомо, что такое недоедать, как неурожай случается, все пояса затягивают, но это не повод воровать. Еды у вас немного, но ведь не травой же вы питаетесь, не все уже съели.
– Не все, даже рыбу иногда едим. Я подрабатываю у одного лодочника, а он мне пару карасей или лещей в оплату дает, мамка из них уху делает, да вот только хлеба у нас на столе не бывает и уж больно сестру жалко стало.
– Понятно. Но пойми: если у кого-то прибыло, значит, у кого-то убыло, а это нехорошо, меня этому правилу с малых лет учили. Кроме того, хлебная лавка монастырю принадлежит, а следовательно, ты как будто из Божьего дома украл, – сказал я, а затем перешел к делу: – Ну значит так: подойдем к прилавку, отдадим хлеб, ты извинишься и сразу пойдешь домой, а с остальным я разберусь. Хорошо?
– Хорошо.
Добравшись до торга, я сразу заметил стоящих рядом Олега и десятника Сергея Петровича, вопросительно взглянувших на меня. Не подходя к ним и ничего не объясняя, мы с Данилкой проследовали к хлебной лавке.
– Здравствуй, Петруха, – обратился я к стоявшему за прилавком монастырскому насельнику, выполняющему функцию торговца.
– Здравствуйте, Василий Дмитриевич. Поймали воришку, спасибо вам, – ответил он, со злобой взглянув на мальчишку.
– Да не воришка он никакой, просто потерялся на торге и пошел родителей искать, чтобы денег на хлеб дали, а потом просто меня испугался, – с этими словами я положил хлеб на прилавок и посмотрел на Данилку.
– Извините меня, пожалуйста, я не специально и больше так не буду, – пролепетал он.
– Ишь ты, не специально. Ты еще скажи случайно, видимо, из-за недостатка разума. Всыпать бы тебе с десяток плетей за это, глядишь, поумнеешь!
– Я сказал, что он не виноват или ты мое слово под сомнение ставить вздумал?! – сказал я и как бы ненароком положил руку на навершие сабли, а затем обратился к Данилке: – Иди домой, тебе здесь больше нечего делать.
Дважды повторять не пришлось, и Данилка, коротко поклонившись мне, быстро пошел с торга.
– Да вы посмотрите только! С каких это пор воров, пойманных на месте, без наказания отпускают?! – закричал Петруха.
После этого практически все люди на торге обратили на нас свои взоры. Я почувствовал неловкость от того, что они смотрят на меня, но, собравшись с духом, приготовился отстаивать свою точку зрения, успев посмотреть, что Данилка уже покинул торг. В этот момент из амбара при лавке вышел эконом Козьмодемьянского монастыря отец Варлаам и обратился к Петрухе:
– Брат Пётр, что случилось? Что ты кричишь, зачем торг баламутишь?
– Дак вот, отче, один мальчишка хлеб украл, а этот его отпустил, – показав на меня пальцем, ответил Петруха.
– Да ты, холоп, видимо, из ума вышел, раз смеешь так говорить! – гневно сказал я и уже собрался вразумить его парой ударов, как дорогу мне преградил отец Варлаам.
– Брат Василий, прости его, неразумного, ради Бога, – примиряющим тоном сказал он. – Расскажи лучше, что тут произошло.
Я вкратце рассказал свою версию, после чего отец Варлаам, выслушав меня, ненадолго впал в раздумья и было от чего: Петруха хоть и был холопом, но имел немалое влияние на торговые дела монастыря, и просто так отринуть его аргументы было нельзя.
– Получается, что твое слово против слова брата Петра. Тут надо разобраться, опросить еще людей, может, кто-нибудь подтвердит сказанное, – поразмыслив, сказал монастырский эконом.
– Здравствуйте, отче. Не надо никого опрашивать, я все видел и подтверждаю слова Василия, – сказал, неожиданно выйдя из-за моей спины, мой непосредственный начальник Сергей.
– И я тебе, брат Сергей, здоровья желаю. Ну что ж, видно, брат Пётр ошибся, – с явным разочарованием сказал отец Варлаам. – Значит, и рядить здесь нечего, да и пора кончать этот разговор, а то торговля стоит.
– Да, вы правы, отче, – сказал мой десятник и обратился к лавочнику: – А ты, Петруха, видно, забыл, что Бог все видит и воздает за грехи наши, и оскорбляя ближнего своего, можно здоровья лишиться по воле Его.
Петруха от таких слов аж побледнел, явно представив себе воздаяние Божие, после чего принес извинения. Я с трудом сдержал смех, видя, как на глазах похудела его холеная рожа. И тут от вида его лица мне вспомнился голодный взгляд младшей сестры Данилки, и я, поразмыслив немного, задал вопрос отцу Варлааму:
– Извините, отче, я знаю одну семью, у них отец недавно умер, и они недоедают, хотелось бы им помочь прикупить муки ржаной.
– Помогать ближнему своему – это дело богоугодное и правильное, и твое желание похвально. Брат Пётр, сколько у нас пуд ржаной муки стоит?
– Пять копеек без двух полушек, – ответил, приходя в себя, Петруха.
– Замечательно, у меня как раз пять копеек и есть с собой, – ответил я.
– Да, но надо еще мыто заплатить в одну копейку, итого получится шесть.
– У меня не хватает, но я могу завтра донести.
– Не волнуйся, брат Василий. Раз дело благое, мыто лавка возьмет на себя, – вмешался в торг отец Варлаам.
– Спасибо, отче, – затем я положил деньги на прилавок и обратился к Петрухе: – Я вечером товар заберу.
Закончив с делом, мы разошлись: отец Варлаам обратно в амбар, а мы с Сергеем на пост, при этом десятник направил меня на противоположный край торга, дабы, как он сказал, «глаза монастырским не мозолить». По пути на пост Сергей похвалил меня за то, что я купил у них товар, ибо серебро завсегда сглаживает подобные случаи, особенно это касается отца Варлаама, который только два года принял постриг, а уже имел чин эконома. И это неудивительно, ведь в миру он был торговцем (возил товар из Великих Лук во Псков и обратно), а когда состарился, передал свое дело сыновьям и ушел в монастырь, где ему сразу нашлось подходящее дело. Так что ссориться с отцом Варлаамом не следовало: не монастырь, так его сыновья могли устроить мне «хорошую жизнь», и, как следствие, я воспринял приказ стоять на посту у кузнечной лавки с некоторым облегчением. Кроме того, Сергей, дабы подбодрить меня, решил поставить мне пиво в кабаке, что у Козьмодемьянского храма, а надо сказать, что он был лучшим в Запсковье.
