Однако я понимал и то, как должна рассуждать Мэдлин: если он вообще собирается объясниться, то теперь для этого самое время. Обуревавшие меня чувства были вполне очевидны, и она не могла не желать, чтобы в этом деле были расставлены все точки над «и». Но не совершать же столь важный шаг вслепую? Если ей хочется услышать от меня предложение, надобен какой-то намек с ее стороны, что оно будет принято. Если же она не проявит такого великодушия, тогда пусть все остается как есть сейчас.

Тем вечером я сидел подле Мэдлин на залитой лунным светом веранде. Время близилось к десяти, и я с самого ужина готовил себя к тому, чтобы признаться в своих чувствах. Не то чтобы мои намерения были вполне определенны, но я желал шаг за шагом подвести разговор к той точке, когда, убедившись в наличии благоприятных перспектив, смогу затронуть эту тему. Моя спутница как будто понимала ситуацию, – по крайней мере, мне показалось, что чем яснее становятся намеки на предложение, тем большую она проявляет готовность меня выслушать. Несомненно, в моей жизни наступал важнейший, переломный момент. Если я заговорю, то обрету счастье или, наоборот, сделаюсь навек несчастен, а если промолчу, другого шанса заговорить мне явно не дадут.

Ведя неспешную беседу с Мэдлин и усиленно размышляя над этим важнейшим вопросом, я поднял глаза и увидел в нескольких шагах призрака. Он расположился на перилах веранды: спина оперта о столбик, одна нога вытянута вперед, другая свешивается. Мэдлин сидела к нему спиной, но я – лицом, поскольку глядел на нее. К счастью, внимание Мэдлин было сосредоточено не на мне, а на пейзаже, иначе от нее не укрылась бы моя растерянность. Призрак предупреждал, что увидится со мной сегодня вечером, но я не рассчитывал, что встреча состоится, когда я буду с Мэдлин. Если перед ней предстанет призрак ее дяди, последствия будут непредсказуемы. Я не издал ни звука, но призрак не мог не заметить, что я встревожен.

– Не бойтесь, – заверил он, – я не собираюсь ей показываться, и слышать меня она тоже не может, разве что я обращусь непосредственно к ней, но это в мои намерения не входит.

Наверное, по моему лицу можно было догадаться, как я благодарен.

– Об этом можете не беспокоиться, – продолжал призрак, – но, похоже, дела ваши идут ни шатко ни валко. На вашем месте я заговорил бы прямо сейчас. Лучшего шанса у вас не будет. Помех никаких не предвидится, и, насколько я могу судить, дама настроена благосклонно вас выслушать – то есть если у нее вообще благосклонный настрой. Кто знает, когда Джону Хинкману опять случится уехать; этим летом вряд ли. На вашем месте я бы поостерегся объясняться с его племянницей под самым его носом. Стоит ему узнать, что кто-то пытается приударить за мисс Мэдлин, гнев его будет неописуем.

Я полностью согласился с этим предположением.

– Мне и думать о нем страшно! – воскликнул я вслух.

– О ком? – встрепенулась Мэдлин.

Возникла неловкость. Длинную речь призрака я, в отличие от Мэдлин, слышал вполне отчетливо и в результате забылся.

Требовалось срочно подыскать объяснение, ведь фраза никак не могла относиться к дражайшему дядюшке Мэдлин. В спешке я назвал первое пришедшее на ум имя:

– О мистере Виларзе.

В этом заявлении не было неправды: мне не доставляли удовольствия мысли о мистере Виларзе – джентльмене, который неоднократно проявлял к Мэдлин повышенное внимание.

– Нехорошо с вашей стороны так говорить о мистере Виларзе, – возразила она. – На редкость образованный, неглупый молодой человек, и манеры у него самые приятные. Осенью он собирается баллотироваться в парламент, и я не удивлюсь, если пройдет. И политик из него выйдет отличный: когда нужно что-то сказать, он делает это вовремя и толково.

Произнесено это было спокойно, без осуждения, что было вполне естественно: при благосклонном отношении ко мне Мэдлин должна была понимать, что возможный соперник не вызывает у меня приятных чувств. И я не замедлил уловить намек, содержавшийся в заключительной фразе. Ясное дело, мистер Виларз на моем месте не стал бы медлить.

– Знаю, что нехорошо говорить так о людях, – согласился я, – но ничего не могу с собой поделать.

Вместо того чтобы меня пожурить, Мэдлин как будто еще больше ко мне расположилась. Я же испытывал немалую досаду, так как не желал ни единой минуты посвящать мыслям о мистере Виларзе.

– Зря вы это вслух, – вмешался призрак, – так и до неприятностей недалеко. Мне хочется проследить, чтобы ваше дельце шло успешно. В таком случае я смогу надеяться на вашу помощь, особенно если я в свою очередь сумею быть вам полезен.

Больше всего мне хотелось сказать, что помочь мне он может только одним способом: немедленно убраться вон. Обращаться с любовными признаниями к юной леди, когда в двух шагах сидит на перилах призрак, причем призрак не кого-нибудь, а ее грозного дяди, один образ которого при подобных обстоятельствах заставляет меня трепетать, – не только трудно, а, пожалуй, и невозможно. Но я промолчал, хотя мои мысли, наверное, отразились у меня на лице.

– Полагаю, – продолжил призрак, – до вас не доходили никакие полезные мне сведения. Конечно, если у вас есть что рассказать, мне не терпится послушать, но можно и отложить разговор. Навещу вас ночью в спальне или останусь здесь – дождусь, пока дама уйдет.

– Не стоит дожидаться, – произнес я, – мне совершенно нечего вам сказать.

С горячими щеками и сверкающим взглядом Мэдлин вскочила на ноги.

– Дожидаться? – вскричала она. – Чего, по-вашему, я дожидаюсь? Нечего мне сказать? Ну наверное! С чего бы вам что-то мне говорить?

– Мэдлин, – взмолился я, шагнув к ней, – позвольте мне объяснить.

Но она ушла.

Это был конец всех надежд. В ярости я обернулся к призраку.

– Презренное создание, – вскричал я, – ты все погубил! Испоганил мне всю жизнь! Если бы не ты…

Но тут голос у меня дрогнул и отказал совсем.

– Вы несправедливы, – отозвался призрак. – Я ничего вам не сделал, только пытался ободрить и помочь. Всему виной ваша собственная глупость. Но не надо отчаиваться. Оговорку всегда можно объяснить. Не теряйте мужества. До встречи.

И тут же перила опустели: призрак исчез быстрее, чем лопается мыльный пузырь.

В мрачном настроении я отправился спать, но никакие видения меня той ночью не посетили, кроме воображаемых картин, порожденных горем и отчаянием. Произнесенные мной слова прозвучали для Мэдлин самым тяжким оскорблением. Истолковать их она могла только одним образом.

Раскрыть ей истинный смысл моего восклицания я никак не мог. Бессонной ночью, многократно перебрав в уме все обстоятельства, я решил, что Мэдлин ничего от меня не узнает. Лучше уж я буду всю жизнь страдать, чем ей станет известно, что в доме является призрак ее дяди. Мистер Хинкман в отлучке, и Мэдлин, услышав о появлении его духа, уверится в смерти дяди. Что, если она не переживет этот внезапный удар? Нет уж, смолчу, и пусть мое сердце истекает кровью.

Следующий день выдался погожим, не холодным и не слишком жарким; веял легкий ветерок, природа улыбалась. Но ни прогуляться с Мэдлин, ни прокатиться верхом мне не удалось. Весь день она как будто была очень занята, и мы почти не виделись. За столом она держалась любезно, однако очень сдержанно. Очевидно, Мэдлин рассудила так: хотя я вел себя очень грубо, подоплека моих слов осталась для нее тайной. В самом деле, что могло быть уместней, чем изобразить, будто она не поняла смысл моего вчерашнего высказывания?

Я был подавлен, несчастен и все больше помалкивал; единственным проблеском света на затянутом тучами горизонте был тот факт, что Мэдлин, при всех ее стараниях казаться беззаботной, тоже явно было невесело. Залитая лунным светом веранда в тот вечер пустовала, но, бродя по дому, я застал Мэдлин одну в библиотеке. Она читала, но я подошел и сел рядом. Я чувствовал, что должен объяснить свое вчерашнее поведение – если не полностью, то хотя бы частично. Мэдлин спокойно выслушала мое несколько натужное извинение за слова, произнесенные накануне.