− Айда к Петрову в лавку, − предложил Васька. − У него, ребята гутарили, переводные картинки новые.

Заскочили в лавку. У купца Петрова, по моде, стоит ёлка. На ветках, покачиваются фарфоровые игрушки и стеклянные шары с позолотой, бог знает сколько стоящие.

Ребята остановились рассмотреть украшения. Ставить ёлки к празднику затеяли недавно. Раньше украшенные деревья появлялись только в лавках у немцев. Сейчас новый год стал отмечаться и воронежскими купцами оценившими, что чем боле праздников, тем охотнее до покупок народ.

Рассматривая ёлку, Митрофан размышлял вслух:

− Чудно у городских! Ведь ясно писано, лета зачинаются от Рождества Христова. Значит и новый год числится в день как Христос родился. Нихай бы хоть с 1 марта Новый год. Весной солнышко как заиграет, земля оснулась, всё в цвет идёт.

− В январе дюже чудно, − согласился Васька.

Разговору не дал хода приказчик, не любивший бездельно шатающихся по лавке.

− У нас правило простое: кто зашёл, тому рады – говори, что надо. Ничего не надо − глянь кратким сроком, да иди с Богом! Чего желают молодые люди? − приказчик вытащил из стола пухлый конверт. − Ваши товарищи сегодня имели интерес к переводным картинкам. Новая партия из Петербурга. Есть дамы, цветы как обычно, и былинные богатыри. Богатырей осталось мало. Быстро разбирают. По 11 копеек за штуку.

Ребята переглянулись. Цена не малая, но новинка того стоит. Богатыри как живые, с мечами, в кольчугах и алых плащах.

Приобрели по картинке и, схоронив за пазуху, выскочили из лавки на морозный воздух.

В лавке у Федотова купили конфет, сахарных петухов на палочках, и оставалось ещё на бенгальские огни.

Ребята бежали дальше. Мимо бакалеи, трактира, булочной…

Глухой хруст примятого снега, и дух хлебной лавки колыхнули в памяти Митрофана вкус сухарей, которые он с братьями желубал дома на печи.

Захотелось, дунуть ветром над зябкими, пустынными степями, и в минуту оказаться дома, на тёплой печи. Хрустеть горячими, ломкими корками, которые мать собирала в мешочек, лежащий за грубкой. Гладить мягкого, мурлыкающего кота… Но каникул ждать ещё неделю. Когда дом, в котором не был полгода, так близко, неделя равна бесконечности.

Наконец нашли лавку с бенгальскими огнями. Начали рассчитывать в уме, сколько искристых минут радости можно позволить на оставшиеся монетки.

И тут, из чистого морозного воздуха, Митрофан ухватил ладный звенящий голос, плавными волнами скользящий меж торговых рядов.

Ещё не разбирая слов начал пробираться вперёд. Васька сразу понял, что повлекло друга. Все в бурсе знали о словах отца Ильи, предрекавших Пятницкому будущее «златого» голоса среди певчих кафедрального собора.

Любые песни давались ему легко. Как новорожденный телёнок, еле встав на ноги уже находит молоко матери, так и он, с первого раза верно брал мотив услышанный лишь намёком.

Ваське больше прочего нравилось, когда друг пел пасхальную «Да воскреснет Бог». Особенно место, где радостно вступают ангелы после жён мироносиц.

Уличный певец притулился между бакалейной лавкой и трактиром. Место щедрое. Народ снуёт живо, многие останавливаясь на минуту послушать, кидают медяки в раскрытый фанерный чемоданчик, лежащий на снегу.

Ребята стали рядом с притопывающим в такт песне краснолицым мужиком. Полы распахнутой волчьей шубы тяжело колыхались, подметая снег. Из приоткрытой двери кабака его напрасно окликали горластые приятели.

Кутаясь в серые пуховые платки, осыпанные блёсткими снежинками, остановились послушать несколько баб шедших со службы. Делая вид, что притопывают лишь из-за холода, косились в сторону. Стеснялись соседства хмельного мужика, не чтущего пост.

Заячий малахай певца покрылся инеем от выходящего изо рта пара. Похлопывая руками в шерстяных варежках по полам полушубка, он закончил развесёлую плясовую и начал неслыханную, грустную песню про рябину.

Митрофан сразу понял: песня очень хороша. Слушал неотрывно, забыв про мороз и бенгальские огни.

Песни лились дальше всё интереснее, ни одной из них не завозили ещё в Воронеж. Певец увидев, что народу прибавилось, снял варежки и достал со дна чемоданчика несколько тонких книжечек.

Привычно, на распев продекламировал:

Еду из Москвы в Одессу с необычным интересом.

Песни разные пою и слова их продаю.

Налетай, почти задаром

Можно петь за самоваром, можно в свадьбу, именины

В сватовство и на родины!

А всего-то четвертак, это чуть ли не за так!

− Ничего себе за так! − пробурчал Васька. − За четвертак можно щи с мясом неделю хлебать!

− Ещё послухаем, − решил Митрофан, несмотря на холод, резво лезущий под его кафтанчик.

Васька не стал спорить, рассудительно подумав: «Певец, поди, не дубовый. Должно пойдёт скоро в кабак греться. Не грех послушать ещё немного».

А Митрофан ловил каждое слово. Он никогда не слышал таких песен и уже представлял, как споёт их дома, в Александровке!

Всё время Митрофан мысленно подлаживался под мотив. Иногда подпевал тихонько, никому не слышно шевеля только губами, иногда просто напрягал связки в местах переката голоса.

Одно он сейчас знал точно − ему нужна эта книжка с песнями.

Митрофан, невыносимо стесняясь, подошёл к певцу чуть с боку.

Когда тот перестал петь, неловко, не зная с чего начать, дотронулся до его руки.

Тот обернулся, поправляя малахай и спросил:

− Чем могу служить, сударь?

Митрофана никогда ещё так не величали. Он растерялся окончательно. Во рту пересохло. Чуть собравшись, вытащил руку из кармана и протянул к певцу открытую ладонь. На ней лежали монетки.

− Сударь желает купить Песенник? Это всегда пожалуйста! Только тут шестнадцать копеек, а надобно двадцать пять.

Митрофан опустил голову.

− Да ты, похоже, немой! Может, тебе песенник не нужен вовсе?

Несколько человек, что не успели отойти, рассмеялись.

− Брешешь, ничего он не немой, сам ты с глушью! − выкрикнул Васька и тут же, на всякий случай отодвинулся назад, примеряясь дать дёру.

− Нашёлся заступник! Я тебе уши то сейчас надеру, − притворно рассердился певец и вновь обратился к Митрофану: − Ну, чего заробел? За шестнадцать копеек не продаётся!

− Что стоишь качаясь

Тонкая рябина…

В первое мгновение никто не понял, откуда идёт этот чистый голос. Мальчик стоял, наклонив голову, но с каждым пропетым словом поднимал её выше, и песня полетела, растворяясь вместе с облачками пара в наполненном жизнью воздухе воскресного утра.

Когда Митрофан закончил запомнившийся куплет то невольно зажмурился.

Гомон торговых рядов показался далёким и незначительным. Явственно, словно в тишине, услышал скрип саней, россыпь девичьего смеха в переулке и стук сердца. Открыл глаза… Показалось что редкие снежинки, медленно кочующие в безветренном воздухе, совсем остановились, то ли на долю секунды, то ли на целую вечность.

Возвращая положенный ход времени, вдалеке ударил колокол Покровской церкви. И тут же, совсем рядом, кто-то часто захлопал в ладоши. Митрофан догадался, что пока он пел, за его спиной остановились несколько человек. Обернуться не решился. Боязно.

В раскрытую ладонь, которую, забывшись, так и держал перед собой, упали несколько монет. Меценатом оказался господин, в пальто с бобровым воротником. Натягивая перчатку, обратился к своей даме:

− Мальчик весьма талантлив.

− Просто чудо какое-то, − оживлённо закивала дама и оглянувшись улыбнулась Митрофану. Он, смутившись, опустил голову.

Певец не растерялся. Быстро пересыпав монеты с ладони в свой карман, сунул мальчику медяк и весело сказал:

− Будьте добры сдачу, и вот ваш песенник! А голос у тебя отличный… Пой на счастье себе и людям!

Заправив ремешки замка на чемоданчике, он улыбнулся ребятам. Радуясь удачному дню, направился к трактиру.

Оставшуюся неделю перед Рождеством в городе лютовал холод.