Девочка говорила Желтому Линю «вы». Это почему-то тронуло Красена, именно это, а не сотни наивных, сентиментальных слов, которые она шептала парню на ухо. Крапа попробовал отправить ее спать, но Спаска посмотрела на него как на злого духа, отнимающего у людей сердца, разве что не постучала кулаком по лбу. Крапа принес несколько перин и постелил на пол у изголовья постели – девочка стояла на коленях и не замечала ни боли, ни усталости, ни холода, шедшего от пола.

Назван научил ее менять бутыли с солевым раствором, который лился Желтому Линю в вены, давать порошки пирамидона, о котором она, впрочем, сложила низкое мнение, попробовав лекарство кончиком языка. Зато она точно знала (откуда – Крапа не мог понять), когда и сколько опия можно дать парню, а это было шаткое равновесие: и боль, и опий вредили ему одинаково. Но лубки облегчили его страдание, иногда он дремал, с лица исчезла пугающая восковая бледность, кожа немного разгладилась – Назван сделал невозможное. В Славлене запрещено переливать кровь от человека к человеку, никто не знает, почему иногда вместо улучшения наступает быстрая смерть. Назван рискнул и выиграл.

Девочка не догадывалась, что Желтый Линь ее спас. Спасибо Предвечному, в стенах башни Правосудия довольно бюрократов и перестраховщиков, не один Огненный Сокол принимает решения – поддельный запрет Государя связал храмовникам руки. Крапа еще не решил, говорить об этом Спаске или нет, ведь она любила парня и без этого, он и так был ее героем. Может ли чувство долга и благодарности поколебать любовь?

А между тем Крапе стоило как следует продумать свою версию произошедшего; то, что он сгоряча наговорил Огненному Соколу, не лезло ни в какие ворота. Перед Особым легионом Красен отчитываться не собирался, но объясниться с Явленом (и Хладаном) пришлось бы непременно.

Было довольно поздно, Крапа отпустил прислугу спать, но сам побоялся подняться к себе, на миг представив, как страшно будет девочке одной в чужом доме, если Желтому Линю станет хуже, – а ему станет хуже, потому что наступает ночь. И Крапа устроился в гостевой комнате, за столом, делая вид, что читает. Он совсем забыл, что Спаска колдунья, и принес из кабинета настольную лампу с солнечным камнем, но девочка отшатнулась в испуге, стоило ему открыть дверь, и Крапа вовремя опомнился.

Он не заметил потери крови и до сих пор недоумевал, почему Назван так беспокоился за его здоровье, ведь единственным последствием для него была легкая эйфория и сонливость. А обморок… обмороки часто случаются при кровопускании.

Спаска перестала обращать на него внимание, поила Желтого Линя, если он не дремал – серебряная ложка чуть слышно звякала о зубы, – или, вдохновленная советом Названа, гладила его по голове и шептала что-то, шептала. Через час ее шепот стал казаться заговором: баюкал, кружил и туманил голову, как покачивание колыбели. И Крапа клевал носом над дневниками ее отца…

Но около трех часов ночи Спаска резко поднялась и окликнула Крапу вполголоса.

– Тебе что-то нужно? – спросил он, оглянувшись.

Лицо ее было испуганным и напряженным.

– Меня зовет мой добрый дух… Вечный Бродяга… Йока Йелен, – сказала она, отступая от постели и путаясь босыми ногами в перинах.

Крапа не думал об этом как следует, не до того ему было, и для девочки это стало полной неожиданностью – уж ее голова точно была занята совсем другими мыслями.

– Я не могу ему отказать, я не могу не ответить! Если я не отвечу, он может погибнуть! – в отчаянье прошептала она. – Это будет подлость, понимаете? Он спас меня вчера…

– Не надо ему отказывать ни в коем случае. – Крапа поднялся. – Пойдем. Я разбужу экономку, она побудет с Волче.

– Но… Но ведь тогда все поймут, где я…

– Ничего страшного. Мне бы все равно не удалось долго тебя скрывать. Я думаю, в Особом легионе уже знают, что ты у меня. Пойдем.

Крапа вывел ее на крышу через чердак. И когда она поднималась по приставной лестнице впереди него, он заметил, как сильно сбиты маленькие белые ступни…

– Вам лучше остаться на чердаке, – сказала Спаска, оглядевшись.

– Почему? – Крапа опасался, что на наклонном скате ее надо будет поддержать, подстраховать. – Ты не боишься высоты?

– Вас может задеть вихрем. Я, конечно, могу разрушить башню Правосудия или храм Чудотвора-Спасителя, но ведь тогда у вас будут неприятности, верно?

Крапа усмехнулся:

– Верно…

– Я лучше очищу небо над Хстовом. И постараюсь не упасть.

– Завтра же сделаем на крыше ровную площадку с поручнями… – пробормотал Крапа.

– Поручни сломаются. А сейчас я постараюсь не своротить трубу… – Она улыбнулась. – Спускайтесь. Не бойтесь за меня.

Крапа пожалел, что не увидел этого зрелища… Он слышал только страшный вой ветра в трубе и представлял, как над Хстовом поднимается вихрь и тянется к небу, – он видел вихри Спаски над замком. И вихрь этот видно далеко за стенами города Храма, со всех трактов, из окрестных деревень. Завтра, когда над Хстовом поднимется солнце, Надзирающим придется туго: ну как убедить людей в том, что колдуны несут этому миру зло?

Ветер замолкал и выл с новой силой (Крапа в самом деле опасался за крепость печных труб на своей крыше), к нему примешивался шум внизу, на Столбовой улице, – в чердачное окно стали видны мечущиеся факелы, слышался топот ног, звон подков – к особняку примчался конный армейский разъезд, за ним подоспели и гвардейцы. С улицы никто не видел Спаску – только ветер, который она поднимала. Крапа не сразу понял, почему вдруг стали так хорошо видны глубокие провалы улиц, открытое пространство площадей, фигурки людей без факелов, почему так легко отличить белые армейские плащи от синих гвардейских. Почему на соседних крышах можно разглядеть каждую черепичинку. И только потом догадался: луна. Она светила ему в спину, но сквозь ползшие по кругу облака проблескивали звезды…

Спаска уже спускалась на чердак, а облака ползли и ползли по небу в разные стороны, обнажая непривычное блестящее небо. Хстов шумел, как утром праздничного дня, и факелы погасили – они мешали разглядывать расходившиеся тучи над головой.

На предпоследней ступеньке девочка оступилась, и Крапа подхватил ее на руки – у нее не было сил даже обхватить его за шею.

– Простите, – прошептала она. – Такое бывает, это скоро пройдет… Надо просто отдохнуть немного… Я посижу, и все пройдет.

Крапа снова взглянул на ее сбитые ступни и ничего не сказал, плечом открывая дверь на лестницу. Было бы жестоко отнести девочку в спальню, но его вдруг смутила ее безобразная арестантская рубаха – как он раньше не подумал, что о девочке тоже надо позаботиться?

Экономка, застывшая на стуле возле постели Желтого Линя, поднялась им навстречу, на лице ее не было ни вопроса, ни удивления, хотя шум на улице не стихал.

– Нельзя ли приготовить девочке ванну? – спросил Крапа – он всегда побаивался своей экономки.

– Разумеется, – ответила та, и по глазам было видно: ее удивляет, почему Крапа не отдал этого распоряжения раньше.

– И… если возможно… нет ли у тебя чистых чулок и какой-нибудь обуви, подходящей по размеру?

– Найдется. И чистая рубаха, и несколько юбок. – Крапе показалось, что экономка прячет улыбку. – И я думаю, что спать на полу, пусть и на перинах, молодой знатной девушке не пристало.

– Я вовсе не знатная девушка… – слабо улыбнулась Спаска. – Я ею только притворяюсь.

– Уж я-то отличу простолюдинку от знатной особы… – проворчала экономка, выходя.