Ежедневные отчеты Пущена превратились в короткие записки: ничего нового выяснить пока не удалось. Града Горен бесплодно созерцал Исподний мир и попусту слушал «голос» Внерубежья – откровения ему не являлись. Ждана Изветен, будучи убежденным в том, что никакое внушение не поможет Горену увидеть то, чего не видел его отец (по выражению самого Изветена), все равно помогал ему в экстатических практиках – лишь бы Горен не искал других способов медитировать.

Йера передал ему последние слова, услышанные от Пущена, и Изветен тщетно и без особенной надежды на успех искал пути восстановить его память. Он заказал множество книг из Славленской национальной библиотеки, но не брезговал и старинными трактатами магнетизеров из собрания своего отца – лженаучными и малограмотными.

Инда сдержал обещание: славленские газеты прославляли Йеру Йелена, только никто об этом не читал – скучно читать хвалебные речи, не содержащие «жареных» фактов. Ситуация донельзя напоминала судейскую побасенку: «Йелен не дурак? Ну тогда я извиняюсь…»

Во вторник пришла телеграмма от Ветрена с приглашением на завтрашний ужин – видимо, его толкнули на это фальшивые мадригалы в газетах. Однако Йера обрадовался приглашению, ему хотелось поговорить с Ветреном об убедительности вообще и о политических играх с народом в частности. Встреча намечалась не в доме Ветрена, а в шикарной ресторации, но Йера принял это как некую игру: сумасшедшие не ходят по ресторациям, это не сочетается с общепринятым представлением о безумцах.

В среду утром, не дождавшись от Пущена обещанной бумаги, он отправил в агентство телеграмму, но ответа не получил. Новая волна подозрений и страхов застала Йеру врасплох, он вспомнил вдруг едкие слова Пущена о том, что маленькие секреты чудотворов стоят гораздо дороже жизни какого-то Горена. И если передача секретов Граде Горену не пугала чудотворов (и тем не менее старший Горен погиб), то Йера все же был членом Государственной думы и имел возможность обнародовать известные ему факты. Он проверил, лежат ли вырезки из контурных карт, изрисованных Пущеном, в ящике стола, и, не доверяя замкам на дверях (которые запирались только на ночь), переложил все отчеты агентства в сейф. И отправился в Славлену – поговорить с Пущеном об опасности, которая могла бы угрожать им обоим, а потом, перед встречей в ресторации, собирался навестить и Горена.

В агентстве Йеру встретил секретарь, попросил извинений за то, что не ответил на телеграмму, и сообщил, что Пущен нездоров, потому пока не составил нужной Йере бумаги. И Йера поверил бы во внезапную болезнь Пущена, если бы секретарь не прятал глаза, то бледнея, то краснея, и не выглядел столь обеспокоенным.

– Скажите, а болезнь Пущена серьезна? Она не угрожает его жизни? – на всякий случай переспросил Йера, думая как о возможном отравлении детектива, так и о какой-нибудь нарочно подстроенной травме.

Секретарь покачал головой и снова отвел глаза – видимо, вопрос был для него неудобным. Будто его наниматель был болен дурной болезнью…

– Скажите, я мог бы его навестить? – продолжил Йера. – В частном порядке…

– Не думаю, что в этом есть смысл… – уклончиво ответил секретарь.

И только тут Йера догадался: доктор Чаян говорил, что Пущен морфинист, которому удалось прекратить прием наркотика. И добавил: именно прекратить, потому что избавиться от наркоманической зависимости невозможно…

Йера оглядел приемную, в которой никого не было, нагнулся ближе к секретарю и спросил вполголоса:

– Он снова принимает наркотик?

Секретарь, явно вздохнувший с облегчением оттого, что дальше лгать клиенту нет смысла, медленно кивнул. И ответил так же тихо:

– Никто этого не ждал. Ничто не предвещало… Вы вряд ли представляете, насколько трудно морфинисту вернуться к нормальной жизни, а во второй раз… Это почти невозможно. Мы опасаемся, что агентство придется закрыть. Ну, не совсем, конечно… Но без Пущена оно будет одним из ряда других агентств. Я говорю вам об этом, потому что вы и без меня наведете справки…

Йера вспомнил блестящие глаза Пущена и нездоровый румянец на его щеках… Может быть, уже тогда он находился под воздействием морфина? И не продиктованы ли его страшные выводы воздействием дурмана? Или волнение и страх толкнули этого странного замкнутого человека к наркотику?

А секретарь сбивчиво продолжал:

– Мы здесь, конечно, не столь умны, как Врана, но мы давно вместе с ним работаем… И наверное, вам следует знать о наших подозрениях… Понимаете, соблазнить человека с наркоманической зависимостью нетрудно – довольно предложить ему ампулу с морфином. Просто на видном месте оставить, вы понимаете? Или, если это не сработает, сделать всего один укол. А ваше дело столь… деликатно…

– Скажите, утечка информации из агентства возможна?

– Мы работаем над этим. Но мы же рассылали запросы, мы не скрывали, что ведем дело Горена, понимаете? Судья, скажите, а то, что Врана рассказал вам в субботу, это в самом деле очень важно?

– Я думаю, знать это смертельно опасно, – коротко ответил Йера и с тоской посмотрел в окно. – Не бросайте расследования. Мне могут понадобиться услуги, которые не требуют столь блестящего ума, каким обладает Пущен, – например, охрана.

– Разумеется, судья. Мы к вашим услугам. Врана только анализировал факты, но собирали мы их без его участия. И… у него бывают просветления…

Йера вышел из агентства, оглядываясь. И некоторое время колебался: стоит ли ехать в Надельное? Эти визиты стали для Йеры не только привычными, но и желанными, он отдыхал в маленьком уютном домике за скромной чашкой чая, где Изветен создал атмосферу спокойствия и доброжелательности (несмотря на свои препирательства с Гореном). Но если за Йерой следят, то не выдаст ли он убежище Горена чудотворам? По пути он снова оглядывался, но никакой слежки не заметил.

Дорога через Завидное стала для него привычной, но днем, проходя мимо приютского садика с детской площадкой, прислушиваясь к звонким голосам играющих детишек, он непременно с улыбкой вспоминал Ясну – и Милу, конечно…

Горен встретил Йеру радостно – он, в отличие от Пущена, еще не до конца прочел тетрадь отца, присланную из Натана, и горел желанием поделиться найденным.

– Вот, судья, слушайте. Изветен все твердит, что отец ничего не видел, и он сильно ошибается. Слушайте: «Оно хохотало. Оно смеялось надо мной и над собственной шуткой. Ты хотел откровений, Югра? Получи же откровение. Ах, так ты не хотел откровений? Ты не верил ни в откровения, ни в медитацию? Ты просто делал вид, что медитируешь?

Я ездил на рудник по просьбе маркшейдера, он часто просил меня взглянуть на выработку, чтобы решить, в какую сторону двигаться дальше. Его не смутило, что я был навеселе (а я был навеселе, а не пьян до бесчувствия, как потом решил Белен), – маркшейдер тоже знал, что в этом деле важней интуиция, а не твердый расчет.

Я вышел за ограду, повинуясь внезапному желанию оказаться с Ним наедине. И прошел всего несколько шагов, когда на фоне черных туч увидел полупрозрачное, дрожащее, как мираж, видение. Его сдувал пронзительный ветер, размазывал по небу, но я разглядел девичий силуэт: девушка взялась рукой за тело свода (который я тоже видел отчетливо, хотя он и был прозрачен) и сдернула его с Обитаемого мира, как сбрасывают покрывало с постели. Я видел, как огонь хлынул в Беспросветный лес, как под напором ветров будто спички ломались деревья, я видел, как огненная река вспарывает мягкую породу будто тупым ножом, и чудовищным фейерверком летит вверх расплавленный камень, рассыпается мириадами капель.

И тогда оно захохотало. Нет, не от радости убийства Обитаемого мира, Оно хохотало надо мной. Над моим неверием в Его разум, над моим неверием в пророчества, в прикладное значение экстатического опыта. Слушая Его хохот, я не усомнился в смысле видения, будто этот смысл кто-то извне вложил мне в голову: свод рухнет по воле этой девушки, а не мрачунов, чудотворов, Врага или чудовища. И над этим Оно тоже смеялось – над многолетней работой в Ковчене, над моими попытками предупредить Обитаемый мир о грядущей катастрофе, над Танграусом и вторым его Откровением…