Муж стал приходить выпившим. Начинал шуметь, требовать добавки спиртного, если в комнате не находил своих заначек, демонстративно одевался, уходил. Утром приходил обмякший, с чужим незнакомым запахом, вперемешку с густым перегаром. Вика пристраивалась на стульях, подложив под голову свою курточку. Боялась пошевелиться, чтобы не разбудить любимого.

Но любовь как болезнь. Она может быть хронической, длительной, вялотекущей. А может и пройти внезапно. Как температура после гриппа. Как говорится, – от любви до ненависти один шаг. Надо осмелиться его сделать и понять: всё, любви нет. Её убили. А, может быть, и не любовь это была, а страсть, которая притворилась любовью.

Почему Вика терпела? А как же не терпеть, если родители предупредили:

– Торопишься замуж, дочка. Смотри, назад не примем. Сама выбрала, сама и расхлёбывайся, если что. Не наш это человек. Заносчив уж сильно. Родителей своих не позвал на свадебный ужин. Денег пожалел на дорогу. Не дело это, – грустил отец.

А мать и вовсе за зятя его не приняла. Какой он зять, если руки дочери у родителей не попросил.

Но не только любви приходит конец, но и терпению. Вчера муж впервые поднял руку на жену. Оттолкнул её от себя, когда она пыталась помочь ему, еле стоящему на ногах, раздеться. Удар был такой силы, что Вика летела через комнатку-купе, задела комод из чемоданов. Чемоданы разлетелись по узкому пространству и комода не стало. Ей хотелось плакать, плакать громко, обида терзала её грудь, распирала, шумела в голове. От падения на чемоданы болела спина. Но девушка была гордой. И не проронила ни слезинки. Не произнесла ни слова. Взяла чемодан со своими вещами, деньги, которых было совсем немного, документы положила во внутренний карман ветровки, выключила томящийся борщ на плите, заварила свежий чай, помыла свою кружку, поставила на окно, где стояла вся немногочисленная посуда, накрытая белоснежным полотенцем. Вышла из комнаты, тихонько затворив дверь, чтобы не разбудить мощно храпевшего прапорщика.

–Ты куда, Вик? – навстречу шла соседка. Жизнь у неё была не лучше. Но у них был сын. Да и соседка не очень-то унывала, крутила роман с молодым лейтенантом, который жил этажом ниже. Удобно, когда этажом ниже. Вроде как на улицу спускаешься, но по пути можно и завернуть туда, где ждут с нетерпением.

– Мама заболела, срочно вызвала, вот поеду, посмотрю, что там.

– А твой-то опять никакой шёл. Совсем совесть потеряли мужики. Куда начальство смотрит?

У Вики совсем испортилось настроение, но она решила твёрдо – сюда больше не вернётся никогда. Скорее, скорее на вокзал, лишь бы не опоздать на поезд.

Автобус двигался медленно, скрипел, раскачиваясь из стороны в сторону. Кроме неё никого в салоне не было. Кто ж из части в город поедет, на ночь глядя? Вика подошла к водителю и попросила ехать скорее. Водитель кивнул головой, но скорости не прибавил. В городе стоял на каждом светофоре. Вике эти минуты казались вечностью.

– Вокзал, – объявил водитель в микрофон, как будто издевался над несчастной девушкой, – товарищи, выходя из салона, не забывайте свои вещи. Доброго вам пути!

Вика мчалась в здание вокзала, держа чемодан на вытянутой руке, чтобы было легче. Но легче не было. Потому что в чемодане было всё, что принадлежало ей. Даже книги. Они-то и делали ношу ещё тяжелее. Вот и билетная касса!

Мужчина с билетом в руке взлетел от окошка кассы так, что полы его широкого плаща чуть не накрыли Викторию с головой, обдав шлейфом дорогого парфюма. Мужчина, как вихрь, умчался на перрон. Лиля взяла билет следом.

– Бегите, девушка, бегом, минута до отхода, – предупредила кассирша, просовывая в окошко паспорт с билетом.

Видимо оставались секунды, раз Вика, мчавшаяся к вагону номер тринадцать, не успела даже в последний пятнадцатый вагон.

А теперь она у кассы. Перед выбором: как поступить? Что делать? Как быть?

Вика боялась пошевелиться. Онемевшими пальцами перебирала шнурок. Перед ней лежал кошелёк. Дорогой, не женский, а мужской, плотный, набитый до отказа. Что делать? Уйти? Или взять?

– Чего там расселась, не видишь, работаем, тута санатория что ли, – кричала визгливым голосом техничка, размахивая шваброй, как рапирой для фехтования, – давай, давай, вали отседова, глухая совсем, что ли!

Вика быстро схватила кошелёк, засунула его во внутренний карман ветровки, с противоположной стороны от документов. Кошелёк имел запах. Запах того мужчины, который накрыл её полами шикарного плаща.

Грудь стала выпуклой с одной стороны. Вика стянула шелковый шарфик с шеи, сунула в карман с документами и встала с чемодана уже полногрудой дамой. На слабых от неуверенности ногах она зашагала к выходу, слыша за спиной шуточки в свой адрес от технических работников, гремевших вёдрами и размахивающих швабрами, словно рапирами.

На привокзальной площади не было ни машин, ни автобусов. Фонарей тоже не было. Свет падал из окон жилого дома неравномерно, длинными полосами. Вика встала на светлую полоску света и стала думать. Город она не знала. Не успела побывать на его улицах столько раз, чтобы ориентироваться. Этот город был чужим.

Неуверенным шагом нетрезвого человека подошёл мужик. Не говоря ни слова, протянул руку к чемодану. Вика крепко держала чемодан за ручку. Мужик тоже. Вика потянула чемодан к себе. Мужик к себе. Вика смотрела в лицо мужику, но бандит стоял на темной полосе, его лица не видно. Зато он видел её прекрасно. Видел её глаза, полные слёз и мольбы, видел её открытый рот, готовый к крику истошному, страшному. Но ручку чемодана не отпускал. Тянул на себя.

– Ах ты, сволочь, отойди от девки, мразь такая! – послышалось со стороны вокзала.

Но он не отошёл. Он рванул чемодан ещё сильнее, вырвал его из ослабевшей руки своей жертвы, прижал к себе и рванул за дом. Через считанные секунды исчез за ним так, как исчез последний вагон поезда, повернув за вагонное депо.

– Ну что, Маруська, прозевала свой чемодан. Теперь только завтра приходи. Полиция будет в девять. Напишешь заявление, опишешь содержимое, будут искать. Но не найдут. Можешь не расслабляться. Ещё ни одной сумки не нашли. Все как сквозь землю проваливаются. Чего стоишь тут. Пошли. Автобусов не будет. Смена кончилась, поезд ушёл, теперь движение начнётся только с утра.

Шли долго. Вика молча. Дежурная по вокзалу рассказала все случаи, которые происходили за время её работы на вокзале. От этих рассказов Виктории стало совсем плохо. Она несла на своей груди находку и не могла о ней сказать. Ей было очень стыдно. И она уже не доверяла дежурной по вокзалу. Так же, как и полиции, которая ни одной украденной сумки не нашла.

В городе было светло и людно. Увидев издалека манящее слово «Нotel», девушка попрощалась с разговорчивой попутчицей и пошла на желанную вывеску.

Прежде чем зайти в вестибюль гостиницы, Вика села на лавочку, достала кошелёк, воровато оглянулась, как будто совершала что-то противоправное, открыла его и ахнула.

Кошелёк был дорогим. Это ощущалось по гладкой коже, которая таяла под пальцами, ласкала их, грела. Внутри, тесно, в абсолютном порядке, лежали деньги. Много денег. Разных. И рублей, и долларов, и евро. Что там было ещё, Вика не стала рассматривать. Вытащила пятитысячную купюру, засунула кошелёк в карман ветровки и на ослабевших ногах вошла в гостиницу. Вопросов никто не задавал, оформили, взяли плату, выдали ключ.

Измученная, без сил и эмоций, не раздеваясь, рухнула на кровать и стала опять плакать. Наплакавшись вдоволь, крепко уснула и проснулась, когда первые лучи солнца заглянули в её окно.

Виктория резко подскочила, не понимая, где она и почему так хорошо выспалась. И тут её осенило: кошелёк! У неё найденный кошелёк и она, честная девушка, никогда не бравшая чужого, присвоила его, взяла деньги, воспользовалась чужим горем. А человек сейчас без копейки денег трясётся в поезде и надеется на добрых людей, которые найдут его портмоне, сдадут в полицию и будет он там ждать своего хозяина!