Аккурат когда догребал землицу на последнем рядке, за высоким сплошным забором затарахтел «ижак», затем смолк, звякнула щеколда на калитке и во дворе появился Маркович в выцветшей до белизны штормовке, сатиновых полосатых штанах и с дырчатой синтетической шляпой на голове. На ногах резиновые сапожки-коротышки. На лице приветливость.

– Здорово, Алексей Маркович! – первым проявил вежливость студент.

Маркович приподнял шляпу, высветив раннюю лысину.

– Здорова корова, а бык хворать не привык, – ответствовал он одним из своих софизмов, на которые бывал горазд в добром настроении.

Дальнейшее заняло не более пяти минут. Старая отцова рубаха в самый раз годилась для поездки на озеро, шаровары были на Сашке рабочие, тапочки ношеные, в которых не жалко хоть в болотину залезть. Голову прикрыл тюбетейкой, оставшейся от школьных лет. Рюкзачок с хлебом, бутылкой холодного молока из погреба и замотанной в тряпку банкой с червями закинул за спину. Удилище, с уже намотанной леской, поплавком, грузилом и крючком, вытащил из-под крыши летней кухоньки. Можно двигать в путь. Снасти Марковича приторочены сбоку от заднего сиденья мотоцикла так, чтобы не мешать пассажиру взгромоздиться на сидушку.

– А чего удилишко забыл? – приметил зорким глазом Сашка.

– У озера тальника навалом растет, – пояснил Маркович, – вырежу прут на месте. Сегодня поедем на Придорожненское, там карася нынче хоть лопатой греби. Подъезды к нему неудобные, рыбаки на машинах не суются, а пешком далековато.

Старенький черный «Иж» минут за двадцать домчал напарников до своротка с трассы. Там дальше, действительно, рытвины и колдобины позволяли продвигаться только двухколесному транспорту, наподобие их мотика. «Что и требовалось доказать!» – удовлетворенно крякнул Маркович.

Попетляв по полю в травяном да кустарниковом дурнишнике, вскоре выбрались на пролысинку возле купы краснотала. Отсюда открывалось зеркало озера-невелички, в диаметре метров сто, не более того.

– Жаль, лопаты не захватили, – усомнился Сашка в уловистости места. На что Маркович только хмыкнул многозначительно.

Но все-таки одно обстоятельство смутило обоих. За предотъездный час погода начала меняться. И хотя солнце светило, как и полагается в июле, ярко и жарко, однако ветерок продувал степную ширь весьма ощутимо, превращаясь уже в настоящий ветер. Водная поверхность перестала быть зеркальной, заморщилась небольшими волнешками, закивали камыши на береговой окружности своими пухлыми коричневыми шапочками.

Поскорее накачали квакающим ножным насосом резиновую двухместную лодку, погрузили снасти, к которым Маркович добавил, поразмыслив, неизвестно как оказавшийся в его арсенале темно-красный кирпич. Затем вырезал длинный, метра в три, ивняковый прут, ошкурил ножом. Уселись в разных концах суденышка прямо на дно ногами друг к другу. Маркович вставил веселки-лопатки в проушины на бортах и принялся выгребать на глубину. На открытости озерной глади ветер ощутимо тормозил продвижение, так как рыбаки парусили, несмотря на низкую посадку. Вот тут-то и пригодился кирпич. Обвязав его бечевкой, Маркович скинул импровизированный якорь за борт, стравил метра три шнура и взял внатяг. Лодка замерла на точке, сориентировавшись строго по ветру с той стороны, где сидел низкорослый шкипер. Приготовили удочки, наживили самыми крупными червями.

– Ловись, рыбка, и мала, и велика! – слогом народной сказки восхвалил начало рыбалки Сашка, имевший склонность к сочинительству.

Маркович оскалился в улыбке ртом, полным золотых и железных зубов.

– Твой борт правый, мой левый, – обозначил он сферы действий каждого.

Поначалу в пляшущих волнах поплавки не позволяли разглядеть начало поклевки, давали обманные знаки, да и караси еще, видимо, не прознали про вкусных и жирных червяков. Вымахивая раз за разом без толку удилища с нетронутой наживкой, рыбаки начали скучать.

– Нет-нет, да и нет… – пустил в ход испытанную шутку ветеран. А через пяток минут добавил в припадке мрачноватого настроения: – То потухнет, то погаснет…

Но вскоре дело стало налаживаться, Маркович выудил сразу, как по заявке, карася-лапотника, граммов на триста семьдесят, а может и на все четыреста, врать про полкилограмма не будем. Карась разевал рот, словно на своем озерном языке говорил некие слова явно неодобрительного свойства. За ним сработала снасть у Сашки, и тоже по-крупному. Но гонцы привели стаю карасей поменьше, так называемых «огурцов», не достигших особой ширины и горбатости, которых и принялись таскать одного за другим. Время летело незаметно, как обычно и бывает в таких случаях. Снятых с крючков карасей бросали прямо на дно лодки, не связывая себе руки изготовлением кукана. Трепыхавшиеся рыбешки прыгали прямо у ног и щекотали попервости чувствительные места, но постепенно засыпали под солнышком. Часа через четыре дна не стало видно, серебристая рыбья чешуя покрыла борта лодки, прилипла к ногам и, подсыхая на ветру, стягивала кожу до зуда.

Сашка сымпровизировал стишок в паузах между поклевками и выуживанием.

Наш карась – озерный князь.

Только лед растает,

В одиночестве карась

Пузыри пускает.

На что Маркович добавил прозой, сверкнув металлической оснасткой рта:

– Тут, в лодке, им повеселей в компании будет.

Сидячая физкультура порядком попритомила обоих, все чаще и чаще старший товарищ потирал свой шоферский радикулит, да и Сашка трещал суставами и трясся жилами в потягах через борт, грозя перевернуть утлую «резинку».

– А не перекусить ли нам? – задал красноречивый вопрос Маркович, вытянул кирпич со дна озерка и погреб к берегу. Там с кряхтеньем выбрались на твердую почву, разминая затекшие от долгого сидения ноги. Отлили лишнюю водицу из организма. Расстелили клеенку в теньке у большой красноталины, прилегли по-римски на бока и принялись закусывать малосольными огурцами, картошкой да молоком. На свежем воздухе аппетит нагуляли немалый.

Затем выгрузили пойманных карасей в вещмешок, прикинули на вес. Килограммов с десять будет, не меньше, решили согласно оба. Спасибо ветру, разогнал комаров. И все-таки грести обратно на волну и вновь удить, напрягая глаза в стремлении не проморгать поклевку в разгулявшейся волне, особого желания не было. На жареху знатную наловили, будет и на уху, и про запас в погреб денька на два опустить можно.

День перебрался за свою вершину, и солнышко покатило к западу, словно убегая от натягивающих из-за восточного края горизонта черных туч. Контраст окружающей освещенности и надвигающегося мрака тревожил. Картина весьма напоминала кадры из фильмов про войну, была в ней некая угроза, предвестье испытаний. Сашка не удержался и спросил, глядя на клубящийся окоем:

– Вот ты, Маркович, старый солдат, ветеран даже… Извини, дурь спрошу… Пригодилась тебе война? Нет, не так сказал! Опыт военный сказался дальше по жизни? Мне отец говорил, что испытания мужчинам на пользу. Но не все же испытания?

– Батя у тебя умнейший человек, – начал не сразу Маркович и не о себе, – он зря не скажет, ты ему верь беспрекословно. Плохому не научит.

– Так он же не воевал, в тылу был, – словно извинился за отца Сашка.

Тон реплики Марковичу явно не понравился.

– Мало ли чего не воевал! Иному война все мозги повыбивала. Сколько нашего брата спилось после победы… А кто и к мирному труду не пристал. Я не виню людей… Тут особая сила нужна. Уж и не знаю, Божья или чья иная.

Он посмотрел в Сашкины карие глаза, в которых стоял неразрешенный вопрос. В такой поре парень, когда надо нравственные устои воздвигать на прочный грунт. Иначе мосты времен не выдержат нагрузки и рухнут под напором жизненной реки.

Хрустнул ветеран оставшимся от обеда пупырчатым огурцом, пожевал в раздумчивости, вкуса не различая. Разбередил его молодой рыбак.

– Я тебе так скажу, не за всех, а за себя только. Лично для меня война не кончилась. Каждый год по радио и в газетах что талдычат? «Битва за урожай…» Это про нас, сельских работяг, значит. «Сражение в горах…» Ну, это про строительство ГЭСов разных. «Труженики страны вышли на новые рубежи…» Как на фронте, повышают работяги производительность труда, пупы напрягают до треска. И так далее… Воюем, чего там, и по сю пору. Ладно, будем считать всю эту журналистскую болтовню только за ради красного словца. Я тому не обучен. Я обучен подчиняться начальству, партии родной многомиллионной. Дисциплина в меня въелась, как ржа в железяку. Иной раз постоять бы надо на своем, а я щелкаю каблуками: «Есть! Так точно!..» Как уборка урожая, где я – на автобусной линии? Уже лет пятнадцать, не меньше, в августе и сентябре буксую на раздольненских полях в совхозе. Вожу, как сам понимаешь, вначале ячмень на зерновой двор, а потом пшеницу, а позже всего сою – «царицу полей», «амурскую чудесницу». Так учучкаешься круглосуточно – на ходу спишь. В том году был случай…